Встав, я поцеловал ей руку и проводил ее взглядом. На герра Клингерхофера она даже не посмотрела, тот снова залился румянцем, крутя цепочку для ключей, потом улыбнулся — через силу — матери. Одна моя половина рвалась последовать за Бриттой, а другая требовала остаться и попытаться вытянуть из Клингерхофера еще кое-какие сведения. Верх одержал Клингерхофер.
Все клиенты — лгуны, твердил я себе. Я еще не встречал ни одного, кто относился бы к правде не как к товару, выдаваемому строго по карточкам. И если детективу известно, что его клиент — лгун, то это единственная правда, которая его касается, и вот тогда он получает некоторое преимущество. Не моя забота знать всю подноготную Бритты Варцок, даже при условии, что абсолютная правда существует. Как и у других клиентов, у нее свои причины не открывать мне всего. Конечно, я несколько подрастерял былую форму — она всего лишь третья моя клиентка после открытия агентства в Мюнхене. И все-таки, говорил я себе, незачем было так уж очаровываться ею. Тогда бы я не так сильно удивился. Ошарашило меня даже не то, что я поймал ее на совершенно беспардонном вранье, а то, что, оказывается, она вообще способна лгать. Католичка-то из нее такая же, как из меня — папа римский. Конечно, не обязательно всякому католику знать, что Ульрих Цвингли был вождем швейцарских протестантов в шестнадцатом веке. Но уж то, что основателем ордена иезуитов был Игнатий Лойола, известно каждому католику. А если она готова врать, что она католичка, тогда и во всем остальном тем более может соврать. В том числе и про беднягу Клингерхофера. Я забрал доллары и подошел к его столику.
Фрау Клингерхофер, похоже, преодолела свои прежние сомнения насчет цен в «Вальтершпиле» и трудилась над бараньей ножкой с истовостью механика, расправляющегося с заржавленными свечами зажигания при помощи гаечного ключа и резинового молотка. Она не переставала поглощать еду ни на секунду, даже когда я, поклонившись, сказал «Хэлло!». Вероятно, она не остановилась бы, даже если б барашек вдруг заблеял. Ее сын, Феликс, тесно общался с телятиной, отрезая от нее аккуратные маленькие треугольнички, точно Сталин на газетных карикатурах, отрезающий ломтики от карты Европы.
— Герр Клингерхофер, — приступил я, — думаю, мне надо извиниться перед вами. Не в первый раз случается такое. Понимаете, моя дама близорука, но категорически не желает носить очки. Вполне возможно, что вы действительно уже встречались с ней, но, боюсь, она просто не узнала вас сейчас. Где вы с ней познакомились? В самолете как будто, вы сказали?
Клингерхофер вежливо привстал.
— Да, — подтвердил он. — В самолете. Мы летели из Вены. Я часто там бываю по делам. Она ведь там и живет? В Вене?
— Она так вам сказала?
— Ну да, — кивнул он, явно умиротворенный моими извинениями. — У дамы какие-то неприятности? Моя мать сказала, вы детектив.
— Да, но у нее нет никаких неприятностей. Я всего лишь обеспечиваю ее личную безопасность. Что-то вроде телохранителя при ней. — Я улыбнулся. — Она летает на самолетах, а я добираюсь поездом.
— Такая привлекательная женщина, — вставила фрау Клингерхофер, выковыривая кончиком ножа костный мозг.
— Вы тоже так считаете? — подхватил я. — Фрау Варцок разводится с мужем. Насколько мне известно, она еще окончательно не решила, останется жить в Вене или переберется сюда, в Мюнхен. Вот почему я немного удивился, услышав от вас, что она живет в Вене.
Вид у Клингерхофера стал задумчивым, он помотал головой:
— Варцок? Нет, я уверен, она называла другую фамилию.
— Может, девичью? — предположил я.
— Нет, она точно сказала «фрау» и… что же за фамилия? — все пытался припомнить он. — Не фройляйн. Такую женщину — она ведь хороша собой — слушаешь очень внимательно. Замужем она или нет. И уж тем более, если человек холостяк, как я, и очень хочет жениться.
— Найдешь еще, — буркнула его мамаша, слизывая мозг с ножа. — Наберись только терпения, и все.
— Может, Шмидт? — предположил я; этим именем она назвалась при первой встрече герру Крумперу, адвокату моей покойной жены.
— Нет, и не Шмидт… Я бы запомнил…
— Моя девичья фамилия была Шмидт, — пояснила его мамаша.
Я поболтался у их столика еще минуту-другую: может, он все-таки вспомнит фамилию, которой назвалась Бритта. Но он так и не вспомнил. И, еще раз извинившись, я направился к двери.
Ко мне бросился метрдотель, высоко приподняв локти и подскакивая на ходу, точно танцор:
— Сэр, все в порядке?
— Да, — ответил я, отдавая ему доллары Бритты. — Скажите мне кое-что. Вы уже видели мою даму прежде?
— Нет, сэр! Такую леди я бы точно запомнил.
— У меня просто сложилось впечатление, что вы ее уже встречали. — Пошарив в кармане, я выудил пять марок. — А может, вы эту леди узнали?
Метрдотель улыбнулся, глядя чуть ли не застенчиво:
— Да, сэр. Боюсь, что да.
— Бояться тут нечего. Она не укусит. Эта — нет. Но если увидите ту, другую, мне бы хотелось об этом услышать. — Я сунул купюру вместе со своей визиткой в нагрудный карман его фрака.
— Да, сэр. Разумеется, сэр.
Я вышел на Маршталл-штрассе в смутной надежде, что еще застану Бритту Варцок, садящуюся в машину. Но она уже давно уехала. Улица была пуста. Ну и к черту ее, ругнулся я и отправился к площадке, где припарковал свой автомобиль.
Все клиенты — лгуны.
16
Шагая к Максимилиан-штрассе, я обдумывал, чем займусь завтра. Проведу день без военных преступников-нацистов, Красных Курток, жуликоватых хорватских священников и загадочных богатых вдов. Утром я хотел побыть на кладбище, попросить прощения у жены за все свое прежнее пренебрежение ею. И надо позвонить, наконец, герру Гартнеру, похоронному агенту, сказать, какую надпись я хочу сделать на мемориальной табличке. А еще нужно переговорить с Крумпером, пусть сбросит цену на отель. В очередной раз. Хоть бы погода, пока я буду на кладбище, была хорошей. Думаю, Кирстен не стала бы возражать, если я заодно немножко погреюсь на солнышке. А днем, может, загляну еще разок в галерею живописи — ту, что рядом с Красным Крестом, разведаю, нельзя ли записаться на интенсивный курс по изучению живописи. Приятно, когда молодая, стройная и привлекательная женщина берет тебя за руку и водит по музею, растолковывая, что красиво, а что нет и как различать, когда картину малевал шимпанзе, а когда писал парень в маленьком черном берете.
А уж если не выгорит, тогда отправлюсь в «Хофбраухаус», прихватив английский словарь, пачку сигарет, и проведу вечерок со смазливой брюнеткой. А то, может, и с несколькими — молчаливыми, с красивыми густыми волосами, безо всяких историй про тяжелую женскую долю, — и пусть все сидят вдоль барной стойки. В общем, где бы я ни очутился, я твердо намеревался забыть свои нынешние тревоги по поводу Бритты Варцок.
Машину я оставил в нескольких кварталах, развернув к Рамерсдорфу, на случай, если мне придет фантазия проверить адрес, который мне дала Бритта. Нельзя сказать, чтоб я так уж рвался следить за ней после двух бокалов «Гибсона», — нет. Хотя бы насчет спиртного Бритта Варцок сказала правду. Коктейли в «Фир Яресцайтен» действительно подавали отличные.
