Некоторое время мне казалось, что он продолжает обвинять себя в допущенной ошибке или погрузился в размышления относительно шифра, хотя он больше не доставал письмо, найденное в кармане майора. Впрочем, я знал, что он с одного взгляда способен запомнить все, что написано на листе бумаги. Просидев больше часа с котом на коленях, Ньютон вновь заговорил, произнеся единственное слово:
– Удивительно.
– О чем вы, сэр?
– Об убийстве майора Морнея, естественно.
– Со всем моим уважением, доктор, но я уже целый час размышляю о том, какое оно удивительное. По сравнению с предыдущими.
– А что вы говорили относительно Джорджа Мейси?
– Ничего, сэр. В течение часа я не произнес ни слова.
– Нет, в саду пробирщиков. О чем вы тогда говорили?
– Я лишь сказал, что трудно поверить в существование связи между убийством Мейси и тремя более поздними убийствами, сэр.
– Но почему?
– Из-за отсутствия характерных признаков, сэр.
– Разве в убийстве майора Морнея есть такие признаки? – спросил Ньютон.
– Но, сэр, вы нашли зашифрованное письмо. Впервые мы столкнулись с шифром, когда был убит Кеннеди, а потом после убийства Мерсера.
– Что-нибудь еще? Я немного подумал.
– Больше я ничего не заметил, – признался я.
– Вот это и является самым удивительным в последнем убийстве, – объяснил Ньютон.– Полное отсутствие характерных признаков. Никаких мертвых воронов. Во рту убитого нет камней. Нет павлиньих перьев. Нет флейты. Только тело и зашифрованное письмо. Такое впечатление, что убийца из Тауэра стал немым.
– В самом деле, сэр. Возможно, убийце нечего нам сказать. И если бы не шифрованное письмо, можно было бы предположить, что майора Морнея убил не тот человек, который расправился с Кеннеди и Мерсером. И не тот, кто прикончил Джорджа Мейси.
Ньютон вновь погрузился в долгое молчание – в подобных случаях лучше всего было составить ему компанию. Именно в такие моменты я старался выбросить из головы убийства в Тауэре, мысленно брал вышивку и шелковыми стежками принимался вышивать узор моей любви к мисс Бартон. К этому моменту там уже было на что посмотреть. И я мечтал о том, как мы снова проведем вместе время, ведь этим вечером я должен был ужинать в доме ее дяди. Наверное, мои мысли как-то отразились на лице, поскольку Ньютон поднял голову и заявил, что пришло время отправляться на Джермин-стрит. Мое сердце дрогнуло, а уши запылали, и я порадовался, что ношу парик, так что Ньютон не увидел моего смущения и не смог пошутить на эту тему.
Мы молчали по дороге на Джермин-стрит, и мне вдруг пришло в голову, что вся его враждебность к монашеским орденам не помешала бы ему стать отличным монахом вроде его героя, Джордано Бруно. Бруно казнили как еретика в 1600 году из-за его теории бесконечности Вселенной и множественности миров и из-за его верности учению Коперника. Ньютон восхищался Бруно, которого подозревали в ереси арианства, и, конечно, два этих замечательных человека имели много общего, хотя не думаю, что они понравились бы друг другу. Как и Каин, гении не выносят своих братьев.
А еще гений не может всегда быть честным. Я уже знал, что в Кембридже, чтобы сохранить должность профессора математики, Ньютон делал вид, будто он верен догмату Троицы. И я был почти уверен, что он демонстрирует ложную религиозную ортодоксальность своей племяннице, мисс Бартон.
Она была рада, когда увидела, что я сопровождаю ее дядю, клянусь. Она даже покраснела, увидев меня в своей гостиной, и, заикаясь, приветствовала меня, отчего по всему моему телу разлилось приятное тепло, словно я уже успел выпить чашу подогретого вина, которое она быстро для нас приготовила. На ней был модный высокий чепец из кружев и лент, янтарное ожерелье и серебристая кружевная накидка, открывающая вышитый корсет. Этот наряд необыкновенно шел мисс Бартон.
После ужина мисс Бартон спела под собственный аккомпанемент на клавесине – наверное, подобные звуки можно услышать в раю. У нее был чудесный голос, не сильный, но чистый, хотя мне кажется, Ньютона музыка оставляла равнодушным. Наконец он встал, снял парик, который мисс Бартон тут же заменила изящным алым ночным колпаком с собственной вышивкой, и слегка поклонился в мою сторону.
– Мне бы хотелось заняться шифром, – объяснил он.– Поэтому я прощаюсь с вами, мистер Эллис.
– В таком случае мне тоже пора.
– Вы уже уходите? – спросила мисс Бартон.
– Прошу вас, посидите еще немного, мистер Эллис, – попросил Ньютон.– Составьте компанию мисс Бартон. Я настаиваю.
– Тогда, сэр, я останусь.
Ньютон скрылся в библиотеке, а мисс Бартон нежно улыбнулась мне, и несколько минут мы просидели в молчании, наслаждаясь проведенными наедине мгновениями, ведь такое случилось в первый раз. Миссис Роджерс давно отправилась спать. Постепенно мы завязали беседу: обсудили войну в Нидерландах и последнюю книгу мистера Драйдена – перевод Вергилия, новую пьесу мистера Сазерна под названием «Последняя молитва девушки», которая произвела на мисс Бартон большое впечатление. Сначала мисс Бартон немного нервничала, но потом стала успокаиваться.
– Я не видел этой пьесы, – признался я, хотя мог бы добавить, что ее дядя слишком нагружает меня работой и у меня не остается времени для театра.– Однако я видел его предыдущую пьесу «Оправдания жены».
– А я ее не смотрела, но читала. Скажите мне, мистер Эллис, вы согласны с тем, что рогоносцы сами виноваты в своих неприятностях?
– Поскольку я не женат, мне трудно судить, – ответил я.– Но мне кажется, что муж может сам спровоцировать жену на измену.
– Я с вами совершенно согласна, – заявила она.– Однако я не считаю, что женатый мужчина обязательно должен быть рогоносцем. Это было бы позором для всех женщин.
– Да, конечно.
Так мы беседовали некоторое время, но мне было трудно избавиться от ярких воспоминаний, оставшихся после визита к миссис Марш. Шлюха по имени Дебора, похожая на мисс Бартон, как две груши с одного блюда, стояла у меня перед глазами, и я опасался, что вот сейчас мисс Бартон сбросит свою накидку, распустит вышитый корсет, вскочит на обеденный стол и примет неприличную позу для моего увеселения.
Если быть откровенным до конца, то беседа с мисс Бартон меня поразила: она рассуждала слишком умно и сложно для девушки своего возраста. Мисс Бартон спросила у меня о расследовании убийств в Тауэре, и я очень быстро понял, что она вовсе не скромная и застенчивая девушка, как о ней говорил Ньютон. Ее речь была живой и образной, а ум показался мне не менее пытливым и острым, чем у ее дядюшки. Несомненно, она не меньше Ньютона хотела ставить эксперименты над собой – даже в большей степени, как мне предстояло обнаружить в дальнейшем. Но пока сады ее разума были лишены той симметрии и логики, которая отличала ее дядю, – они еще не успели созреть и вырасти.
