Мы еще долго сидели у огня, держась за руки и обмениваясь лишь короткими репликами. Иногда я целовал мисс Бартон, и она отвечала на мои поцелуи. И когда мы стали так близки, как это только возможно между двумя человеческими существами, я совершил ужасную ошибку.
Ошибку, которая, быть может, стоила счастья всей моей жизни.
После того как мы снова сели рядом, наша беседа возобновилась, и мисс Бартон заговорила о пьесах мистера Отуэя «Судьба солдата» и «Атеист», от которых мы оба, будучи вигами, не были в восторге. Если бы на этом разговор и закончился, то все бы пошло хорошо. Со временем мы даже могли бы пожениться. Но тут я обронил замечание, что ни один человек не в силах оставаться христианином, близко общаясь с ее дядей. Мисс Бартон посчитала, что я нанес ему ужасное оскорбление. Она отобрала у меня свою руку, и румянец, украшавший ее прелестное личико с того самого момента, как мы начали целоваться, исчез.
– Прошу вас, сэр, – холодно сказала она, – объясните, что вы хотели сказать?
– Лишь то, что вам прекрасно известно, мисс Бартон. Доктор Ньютон верит, что все христианские обряды фальшивы и в этом виноваты злые люди, которые в своих собственных целях сознательно исказили наследие Иисуса Христа.
– Прекратите! – вскричала мисс Бартон и, неожиданно вскочив с дивана, топнула ножкой, как рассерженный маленький пони.– Прекратите! Прекратите!
Я медленно поднялся на ноги и посмотрел на нее, слишком поздно поняв правду: несмотря на еретические воззрения доктора Ньютона, о которых, как я теперь понимал, она ничего не ведала, несмотря на разумные речи и пытливый ум, на смелость, с какой она высказывала свои желания, мисс Бартон оставалась верна христианской вере на уровне жены деревенского кюре.
– Как вы могли сказать такую ужасную вещь о моем дяде? – резко спросила она, и ее глаза наполнились слезами.
Я не стал ухудшать свое положение, утверждая, что сказал чистую правду, – это только усугубило бы нанесенную обиду. Вместо этого я попытался объяснить ей, что еретические мысли пришли мне в голову сами и доктор Ньютон ни в чем не виноват.
– Неужели вы верите в ужасные, чудовищные вещи, о которых только что говорили?
Что есть ложь? Ничто. Ничто, кроме слов. Мог ли я сохранить связь, возникшую между нами? Весьма вероятно. Любовь, как муж-рогоносец, хочет быть обманутой. Я мог сказать, что я истинный христианин и что у меня снова случился приступ лихорадки, и она поверила бы мне. Можно было даже притвориться и упасть в обморок, словно не справившись с болезнью. Но вместо этого я постарался уйти от ее вопросов, тем самым однозначно на них ответив.
– Если я вас оскорбил, мисс Бартон, то безмерно об этом сожалею. Простите меня, пожалуйста.
– Вы оскорбили себя, мистер Эллис, – ответила она с поистине королевской надменностью.– Не только в моих глазах, но и в глазах Того, кто создал вас и пред очами которого вы предстанете в день суда, чтобы ответить за свое богохульство.– Она покачала головой, тяжело вздохнула и добавила: – Я любила вас, мистер Эллис. Я была готова на все ради вас, сэр. Вы и сами стали сегодня тому свидетелем. Последние несколько месяцев вы полностью занимали мои мысли. Я бы так вас любила. Быть может, со временем мы могли бы пожениться. Разве иначе я позволила бы себе такую близость с вами? Но я не могу любить человека, который не любит Господа Нашего Иисуса Христа.
Такую боль я просто не мог вынести. Мне стало ясно, что мисс Бартон намерена прекратить наши отношения, и единственная моя надежда на примирение была связана с тем, кто понимал в любви не больше, чем Оливер Кромвель. Но я все еще пытался найти оправдание для себя, как если бы тот, кто признан виновным, но еще не приговорен, попросил дать ему последнее слово.
– Религия полна мошенников, которые выставляют свое благочестие напоказ, – сказал я.– Я лишь хотел сказать, мисс Бартон, что мой атеизм честен и выстрадан. О, если бы все было иначе! Я бы лучше поверил во все эти сказки и легенды, чем в то, что наш мир лишен управляющего разума. Но все же я не могу. И не стану. До встречи с вашим дядей я считал, что отрицание Бога отнимает у мира тайну. Но теперь, когда я увидел, как может объяснить тайны мира такой человек, как доктор Ньютон, я не могу не думать о том, что церковь пуста, как «ведьмины кольца», а Библия столь же далека от истины, как Коран.
Мисс Бартон энергично затрясла головой.
– Но разве единообразие во внешнем виде птиц, животных и людей не есть результат божественного замысла? Как объяснить то, что глаза всех существ устроены одинаковое Неужели слепой случай знает, что такое свет и как он преломляется, и поэтому создал глаза всех существ такими, чтобы они наилучшим образом использовали свойства света?
– Единообразие всех существ лишь кажется случайностью, – возразил я.– С тех пор как тяготение и радуга получили объяснение, стало неизбежным изобретение призм и телескопов. Наступит день, и мы получим ответы на все вопросы – без божественного вмешательства. Именно в этом направлении и указывает рука вашего дяди.
– Не говорите так, – сказала мисс Бартон.– Он в это не верит. Для него атеизм – нечто бессмысленное и отвратительное. Он знает, что есть Высшее существо, создавшее все вокруг и обладающее неограниченной властью, а следовательно, внушающее страх. Бойтесь Бога, мистер Эллис. Бойтесь, как когда-то вы любили меня.
Теперь пришел мой черед покачать головой.
– Благородство человека рождается вовсе не из страха, а из разума. Если я должен относиться к Богу со страхом, значит, Бог сам лишен благородства. И если ваш дядя этого не понимает, то только потому, что не хочет понимать, ведь в остальном он – сам гений понимания. Но давайте не будем произносить высоких слов, мисс Бартон. Я вижу, что нанес вам глубокую рану, и не стану больше ничего говорить, чтобы не причинить вам новую боль.
Я сдержанно поклонился, добавив лишь, что буду любить ее вечно, на что она ничего не ответила. Путь домой показался мне невероятно долгим, хотя нужно было пройти всего несколько миль до Тауэра. Так я и шел, ощущая запах потайных мест мисс Бартон на своих пальцах, как подтверждение того, что еще совсем недавно я обладал ею, но теперь отвергнут; я был подобен тем, кому показали врата рая, но запретили в них пройти. В результате жизнь привлекала меня не больше, чем Иуду, если такой человек действительно существовал. Возможно, я бы повесился, как майор Морней (хотя он этого и не делал), но меня остановил страх исчезнуть навеки.
Нет ничего удивительного в том, что ранние христиане умирали с гимнами на устах, ведь им было гарантировано место в раю. Но что ждет атеистов, кроме забвения? А без мисс Бартон для меня не было рая даже на земле.
Когда я добрался до Тауэра, было уже два часа ночи, и я чувствовал себя хуже, чем если бы утром меня ждала встреча с топором палача. В Львиной башне жалобно мяукала одна из огромных кошек, и это вполне соответствовало моему безнадежному настроению. Я вдруг представил, как без конца хожу взад-вперед в клетке собственного неверия. Войдя в ворота, я лишь молча кивнул стоявшему на часах мистеру Грейну, и мне стало невероятно жаль себя – наверное, подобные чувства испытывали многие из узников Тауэра. Дома я тут же улегся в постель, но не мог заснуть всю ночь.
