— Лучше этого не делать.
— Ох, мастер Питер, никогда не слышала ничего более ужасного!
— Будет еще ужаснее, Ханна, если я скажу, что я его сын, и откажусь возвращаться. Лучше уж я заставлю его вернуться в 1763 год, чтобы найти ребенка, которого он помнит.
— С трудом могу поверить тому, что слышу!
— Я намереваюсь привезти их в этот дом, и, надеюсь, ты будешь обращаться ко мне, как к мистеру Джошуа Сеймуру. Я скажу им, что именно Питер Скокк, а не Джошуа Сеймур пропал и уже двадцать лет считается мертвым.
Ханна молчала.
— Ханна, мне нужна твоя помощь…
— Хорошо, мастер Питер, но думаю, вы заблуждаетесь, и это очень печально.
— Дай мне честное слово, Ханна…
— Честное слово, сэр, но мне хотелось бы понять, что произойдет, если ваш отец спасет вас двенадцатилетнего. Я заботилась о вас — мужчине и о вас — мальчике, и если выходит, что вы не жили с нами, то что будет с моей жизнью?
Питер с удивлением уставился на Ханну, об этом он как-то не подумал…
Дегтярник вышел из тени, чтобы увидеть Энджели, которая, засунув руки в карманы, стояла невдалеке на ступеньках собора Святого Павла. Он не знал, как поступить, когда увидел, что происходит, поэтому снова отступил в тень. Казалось, девушке угрожали три человека. Дегтярника удивило, что они так рисковали в этом оживленном месте. Они, должно быть, хорошо вооружены. Дегтярник решил понаблюдать.
Он видел только часть лица Энджели. Она пыталась казаться невозмутимой перед микрофоном и направленной на нее камерой с надписью «ВВС Лондон». Трудно было отказаться от короткого интервью, Энджели понравилось, что ее покажут по телевизору.
Звукорежиссер, который держал микрофон, снял наушники и сказал:
— Сейчас все хорошо, уровень звука в порядке.
— Можем начать? — спросила женщина-репортер.
Оператор кивнул.
— Хорошо. «Лондон молодых»… Работаем.
Не только Дегтярник уставился на Энджели, к которой пристали три негодяя, он заметил, что и все люди вокруг тоже остановились и глазеют на эту сцену. Но ни один человек даже не попытался ей помочь! Выходит, лондонцы двадцать первого века тоже не на высоте! Энджели вела себя вызывающе — но почему она не попробовала убежать? Дегтярник пришел к выводу, что палка, которую так агрессивно приставили к ее лицу, была вовсе не безобидной, а очень опасной… а вот устройство, которое крупный мужчина поддерживал плечом, несомненно, наполнено порохом. Эта девчонка просто притягивает неприятности! Дегтярник стал придвигаться ближе.
— В предвыборных речах мэр Лондона обещает сделать больше для молодежи Лондона. Можно задать вам несколько вопросов, если вы жительница Лондона?
— Да, можете спрашивать.
Вспышка раздражения на лице Энджели отразилась и на лице репортера, но та попыталась благодарно улыбнуться.
— Значит, вы все-таки жительница Лондона?
— Ага.
Дегтярник протиснулся совсем близко, и команда телевизионщиков, давно привыкшая к любопытным, не остановила его. Дегтярник был озадачен — все вели себя не так, как должны были бы, по его представлению. Он не спускал глаз с неизвестного вооружения.
— Как вы думаете, что полезного мог бы сделать мэр для молодежи столицы?
Энджели будто задумалась над вопросом.
— Объявить взрослых вне закона?
Журналистка подняла глаза к небу и крикнула:
— Вырезать!
Дегтярник прыгнул в центр группы с криком:
— Вы никого не порежете или будете иметь дело со мной!
Он выхватил микрофон из рук звукорежиссера, кинулся на оператора и повалил его на землю. Остолбеневшая журналистка ухитрилась подхватить камеру, иначе та разбилась бы о каменные ступени.
— Прекрати, идиот! — завизжала Энджели. — Я все равно не хотела попасть в фильм!
Дегтярник остановился, стоя коленом на груди оператора. Он увидел выражение лица Энджели и сообразил, что не понял ситуации.
— Уберите от меня этого психа! — закричал оператор.
Дегтярник, который больше всего на свете ненавидел выглядеть дураком, вскочил и пошел, не сказав ни слова.
— Это мой дядя, — объяснила Энджели. — Ему очень досталось, и он слегка… — Она покрутила пальцем у виска. — Душевно… Это стресс современной жизни — мэр должен сделать что-то для людей, подобных ему… Я должна идти… Пока…
Группа телевизионщиков успокоилась и следила, как Энджели, подпрыгивая, кинулась за темной фигурой, шагающей по Ладгейт-Хилл.
— Эй! — крикнула Энджели. — Помедленнее!
Дегтярник от ярости продолжал идти так быстро, что Энджели пришлось бежать за ним трусцой. В конце концов он, конечно, остановился и повернулся к ней.
— У тебя есть какие-то претензии к телевизионщикам? — запыхавшись, спросила Энджели и, видя непонимающий взгляд Дегтярника, взорвалась смехом. Лицо Дегтярника исказилось от злости, и он поднял руку, чтобы ударить девушку. В последний момент он передумал, но его рука повисла в воздухе так близко к щеке Энджели, что она почувствовала тепло, исходящее от его кожи. И Энджели расхотелось смеяться.
— Проявляй уважение, девчонка. Второй раз просить не буду. Как видишь, мне многому надо выучиться, и я нуждаюсь в проводнике.
Энджели выдержала его взгляд.
— Кто вы такой?
— Идем, мне нужно поесть. Отведи меня туда, где подают бифштексы хорошего качества.
Спустя четверть часа Энджели и Дегтярник сидели за угловым столом в кафе, куда ее, случалось, приводили, когда она была маленькой. На столах клетчатые скатерти, красные бумажные салфетки и свечи, вставленные в старые винные бутылки. Энджели дважды прочитала меню, но ни одно название не показалось Дегтярнику знакомым.
— Возьмите «Болоньезе» — это мясной соус… не поверю, что вы никогда этого не ели. Это вкусно. А вы откуда приехали?
— Лондон был моим домом с тех пор, как мне стукнуло четырнадцать лет.
— Тогда вы, должно быть, долго жили в каком-то другом месте!
Дегтярник бросил на нее предупреждающий взгляд.
— Извините…
— Я родился в 1729 году.
Энджели хотела было рассмеяться, но не решилась. Он говорил вполне серьезно!
— Я не сумасшедший, Энджели. Мир гораздо загадочное и сложнее, чем ты думаешь. Многие люди всю жизнь проводят словно во сне, но если держать глаза открытыми, можно многому научиться. Рассказ о моей жизни — это долгая история. Тебе нужно знать только то, что из твоего времени в 1763 год прибыло некое устройство, и потом оно перенесло меня сюда. Я не знаю, вернусь ли домой. Думаю, что, пожалуй, останусь. Предвижу, что жизнь здесь богата всяческими возможностями.
