Кэйт проведала Луи-Филиппа, немного посидела с ним, пока он, лежа в кровати, пил бульон. Бульон приготовила жена хозяина гостиницы, которая была так тронута красотой больного, что готова была сделать для него все что угодно.
— Наверное, здорово быть таким красивым, — сказала Кэйт. — Но с другой стороны, пристальное внимание окружающих, должно быть, порой раздражает?
— Вы мне льстите! — ответил Луи-Филипп. — Вы назвали бы меня простаком, если бы увидели моих кузенов.
Кэйт улыбнулась. «Ну и семейка!» — подумала она.
— Вы уже простили Питера? Я видела, что он не решается говорить с вами за ужином…
— Простить его! Этого напыщенного ханжу…
У Кэйт вытянулось лицо.
— О, не говорите так!
Луи-Филипп громко рассмеялся.
— Я вас дразню. Разумеется, я его простил. Он ведь волновался из-за того, что вам грозит опасность. Я это понимаю. Я был виноват… немножко. Если бы Сорель не схватил меня в Монтрейле, я все еще валялся бы в канаве — слишком был слаб, чтобы двигаться! Получается, Сорель спас мне жизнь!
— Знаете, Питер хороший…
Луи-Филипп снова засмеялся и чуть было что-то не сказал, но вовремя остановился.
— Что? — спросила Кэйт. — Продолжайте…
— Сначала я принял Питера за рассудительного, спокойного парня, но теперь вижу, сколько в нем страсти. В его манерах есть что-то такое… Думаю, он по натуре — защитник. Мальчик Питер, должно быть, был в вас влюблен.
* * *
Все видели, что мистер Скокк потрясен. Он был в отчаянии, убеждал Питера вернуться с ним и в то же время волновался: а вдруг видение Кэйт правильно и его сын-мальчик уже ждет их в двадцать первом веке? Все это было загадкой, которую никто не мог разгадать. Впрочем, Питер не поддавался уговорам, потому что его отец искал двенадцатилетнего мальчика, а не мужчину, достигшего среднего возраста.
— Вам по другому поводу надо печалиться, мистер Скокк, — не слишком тактично заметила Ханна за завтраком. — При всей учености маркиза де Монферона машина может даже его привести в недоумение, прошу прощения, сэр.
Теперь, когда тайна была раскрыта и гнев Кэйт остыл, она при общении с Питером испытывала некоторую застенчивость. Она тайком поглядывала на него и пыталась увидеть мальчика в мужчине и мужчину в мальчике, зачарованном и переменившемся с течением времени. Кэйт хотелось бы, чтобы ее юный друг увидел, кем он станет, и думала, что ему бы это понравилось.
По дороге в Кале, где они должны были сесть на дуврский пакетбот, Кэйт ухитрилась занять место рядом с Питером.
— Если нам удастся исправить антигравитационную машину, — сказала она ему, — и двенадцатилетнему мальчику удастся вернуться домой, что я должна рассказать ему о вас? И есть ли что-нибудь такое, что вы хотели бы рассказать ему?
Питер расхохотался.
— Честное слово, Кэйт, ну и вопросик! С чего же мне начать…
— У вас есть время. До Кале еще плыть и плыть.
Через две-три мили Питер повернулся к Кэйт и сказал:
— Не знаю, как ты опишешь ему меня — это уж твое дело. Но могу сказать себе, двенадцатилетнему, три вещи. Во-первых, не бывает совершенной жизни, но он гораздо счастливее, чем ему кажется. Многие годы я засыпал, представляя подробные картины жизни, которую потерял. Было очень больно сознавать, что только тогда, когда я уже не жил той жизнью, я понял, как был счастлив. Второе — его папа на самом деле любит его, и он никогда не должен в этом сомневаться. И чем взрослее он будет становиться, тем яснее будет это понимать.
— И третье?
— Что он не должен дать тебе уйти.
— Как это странно звучит…
— Да, однако все же именно эти слова образовались у меня в сознании.
Несмотря на плохую дорогу и проливной дождь, ливший весь путь от Дувра до Шутерс-Хилл, через два дня путешественники прибыли в Линкольн-Инн-Филдс. Джон нашел, что за время путешествия все они побледнели и похудели. Когда Ханна уселась в своем любимом кресле в кухне, лицо ее расплылось в улыбке, она взяла Кэйт за руку.
— Возможно, неправильно, что я этого желаю, — сказала она, — но надеюсь, что маркиз де Монферон не слишком скоро справится с починкой этой машины…
* * *
Маркиз, к огорчению жены и к радости Кэйт и мистера Скокка, не стал откладывать поездку вместе с сэром Джозефом во дворец Кью. Он осмотрел машину и объявил, что она для него — тайна. Он не решился разобрать ее, боясь, что не сможет снова собрать. Однако у него есть намерение нарисовать ее.
— НАРИСОВАТЬ! — воскликнул мистер Скокк, прочитав записку, которую Монферон отправил с посыльным королевы. — Какой в этом смысл?
— Возможно, таким образом он хочет внимательно присмотреться ко всем ее деталям, — предположила Кэйт. — Как на уроке биологии разрезают лягушку, а потом рисуют то, что увидели. Это помогает… кое-что понять.
Мистера Скокка, похоже, это не убедило, и настроение у него стало мрачным. Кэйт тоже задумалась, правильным ли было ее предвидение. Вполне возможно, что они никогда не вернутся домой.
На следующий день к ним явился неожиданный визитер. В Лондон из Бэслоу-Холла приехала Лиззи, младшая дочь Бингов, она сопровождала своего мужа, у которого были в городе дела. Она привезла драгоценный подарок Питеру от Гидеона Сеймура. Гидеон сделал копию своей книги, которую, к собственному удовлетворению, наконец закончил. На обложке книги значилось: «Жизнь и времена Гидеона Сеймура, карманника и джентльмена, 1792 год». Гидеон прислал и письмо. Он давно не видел Питера и настойчиво просил его приехать домой в Хоторн-Коттедж, как только тот сможет. Они должны отправиться на рыбную ловлю форели и уговорить преподобного Ледбьюри присоединиться к ним.
— Милый Гидеон, — сказала Кэйт Питеру после ухода Лиззи. — Я понимаю, почему ты хочешь все от него утаить. И все-таки я хотела бы с ним повидаться.
Спустя десять дней, во время завтрака, из дворца Кью прибыл еще один посыльный. Маркиз де Монферон просил всю компанию приехать как можно быстрее. Он ждет их в Красном доме.
К трем часам дня все собрались на верхнем этаже дворца Кью, где была спрятана антигравитационная машина. Присутствовали королева Шарлота, сэр Джозеф Бэнкс, маркиз де Монферон и, разумеется, Кэйт, Питер, Ханна и мистер Скокк. Ожидание было невыносимым. Кэйт еле сдерживала слезы: разве кто-то из восемнадцатого века может хоть что-то понять в устройстве, созданном в НАСА? Надо держать себя в руках и быть готовой к тому, что она никогда больше не увидится со своими родными…
Маркиз повернулся к присутствующим и поднял бумагу, которая покрывала замысловатый и прекрасно выполненный рисунок антигравитационной машины.
— Приложив все свои силы, я изучил таинственное устройство и должен признать свое поражение: оно настолько опережает все, что производится в нашем веке, что я почувствовал себя столь же беспомощным, сколь беспомощным бывает дитя, которому велели исправить карманные часы.
