– А вот и нет. – Неожиданно вступила в их диалог Инга. – Вы, Вадим, зря считаете инсектов, логриан, харамминов древними расами космоса. Им всего-то по пять-шесть миллионов лет, а города, обнаруженные на Алексии, датируются восемнадцатым миллионом лет до нашей эры. Так что известные нам «братья по разуму» – младенцы по сравнению с загадочными строителями городов Алексии.
– Почему же погибла их цивилизация? – удивленно поинтересовался Рощин. – Должно быть, они достигли величайших высот в развитии техники…
– Цивилизации гибнут или вырождаются по разным причинам. – Произнес Илья Степанович. – Вадим, а что вы подразумеваете под термином «цивилизация»? – Неожиданно спросил он. – Сумму морально-этических ценностей? Технологий? Или определенную территорию, населенную существами одного вида?
– По-моему, вы упрощаете. – Ответил Рощин.
– Ну, насчет территории, согласен. А в остальном?
Вадим поневоле задумался, Инга тоже.
– Думаю все же цивилизация – это история, непрерывность развития общества, общность поколений, движение вперед. Вы задали сложный вопрос, ответить на него несколькими фразами невозможно.
– Ой ли? – Хитровато усмехнулся Макрушин. – А мне молодые люди, все больше кажется, что сам термин «цивилизация» понятие скорее условное, философское. Давайте смотреть на вещи и явления здраво. Есть сотни планетных цивилизаций, которые мы называем Человечеством. И у каждой, – заметьте – у каждой свои этические нормы. Нас объединяет единая информационная сеть, да еще – унифицированные технические достижения, а в остальном люди, как были индивидами, так и остались. В моральном плане мы каждый сам себе – цивилизация. Вот представьте себе стеклянный сосуд с песком. Пока он цел – все в порядке, но ударь его о камень, подставь под порыв ветра и каждая песчинка устремиться своим путем. Так и мы, – пока народы Земли оставались скованы существованием в рамках одной планеты, еще можно было говорить о цивилизации, об общих ценностях, но стоило подуть ветру Экспансии, как первый же колониальный транспорт вдребезги разбил тот самый пресловутый стеклянный сосуд.
– Дедушка у меня любит философствовать. – Заметила Инга.
– А я не против. – Вадим редко размышлял на подобные темы, и сейчас, хоть и не чувствовал себя абсолютно готовым к дискуссии, все же не собирался уходить от обсуждения.
– Я считаю, что цивилизация людей в ее чистом виде перестала существовать с того самого момента, как уровень роботизации позволил каждому из нас стать настоящим индивидом, не зависеть от результатов коллективного труда. – Подвел некий итог высказанным вслух мыслям Илья Степанович.
– Спорное утверждение. Создание новых кибернетических комплексов по-прежнему требует усилий многих специалистов, работающих в коллективе. – Ответил Рощин. – Да и освоение колоний в одиночку не по силам и одному человеку, пусть даже у него будет нужное количество техники. Мы все еще зависим друг от друга, нас объединяют не только материальные ценности и технические достижения, но и чувства, которые в основе своей остаются неизменны на протяжении тысячелетий. Вот мы с вами представители разных планетных цивилизаций сидим за одним столом, беседуем и не чувствуем себя инопланетянами по отношению друг к другу, верно?
– Хорошо, что Инга осторожно водит машину. – Беззлобно усмехнулся Илья Степанович. – Вы приятный и умный собеседник, Вадим. И все же я настаиваю, что, может быть, ошибаясь в частностях, прав в одном – мы индивиды по своей внутренней сути, существа отнюдь не коллективные. Да, на протяжении тысячелетий мы являлись заложниками коллективного труда, но теперь, что нам мешает стать по-настоящему свободными, что нас сковывает?
– Одиночество. – Вдруг тихо произнесла Инга. – Страх одиночества, неспособность быть счастливым в окружении пустоты, потребность общаться, любить, ненавидеть, сохранять все человеческое, что заложено в нас природой. Удовлетворение от одиночества, наверное, испытывает машина, и то лишенная полноценного самосознания.
На этот раз Илья Степанович не нашелся, что ответить.
В разговоре неожиданно наступила пауза, которую нарушил своим появлением Иван.
Андроид появился из тьмы, подсел к столу. Вадим сразу обратил внимание на странный предмет в руках человекоподобной машины.
– Что это?
– Гитара. – Ответил дройд. – Очень древний музыкальный инструмент. Я сохранил его в память о моем первом хозяине.
– Споешь что-нибудь? – Не отрывая взгляда от мятущихся над углями красноватых теней, попросила Инга.
– С удовольствием.
Пальцы Ивана некоторое время касались струн, словно он прислушивался к звукам, затем в ночном воздухе поплыл мягкий и одновременно – тревожный перебор:
Время ты разделила на утро и вечер,
Что восход, что закат – омуты тишины,
Перистых облаков нежно-алые свечи,
За мгновенье, за шаг от пожара войны…
Голос Ивана звучал необыкновенно сильно, одухотворенно, в эти минуты андроид, так разительно похожий на человека, пробуждал в душе что-то древнее, давно утраченное или позабытое, но воспрявшее на зов перебора гитарных струн:
Тишина… Небеса… как кружится прохлада,
Как сильны в этот час и любовь и тоска,
Ты предчувствуешь боль, губы шепчут: не надо,
Но горящей звездой уже рвет облака…
И средь сумерек, ставших мгновенно чужими,
Над полями, что помнят надежду мечты,
Среди оплавленных дуг ложементов… живые,
Души тех, кого знала и помнила ты…
Ладонь андроида мягко коснулась струн, и звук прощального аккорда внезапно оборвался.
– Эти стихи написаны в разгар Галактической. – Произнес он.
– А кто автор?
– Искусственный интеллект. Одиночка.
Инга внезапно и порывисто повернулась, отчего-то с вызовом посмотрев на Вадима:
– Вот вы, – обратилась она к Рощину, – можете ответить мне на вопрос: почему выбрали карьеру военного? Меня всегда интересовало – у вас мужчин так сильна жажда убивать?
Рощин усмехнулся. Иногда фразы девушки звучали столь вызывающими, что могли сойти за намеренное оскорбление, но он почему-то был уверен, что под ее дерзостью лежит нечто потаенное, глубокое и сокровенное, нежели просто фривольность общения.
– Потребность убивать – это не черта характера мужчины. – Вадим как можно мягче отвел ее обвинение. – Болезнь, отклонение психики, – вот что такое кровожадность. Низкий уровень морали и интеллекта, чувство вседозволенности, безнаказанности способны спровоцировать развитие личности, для которой убийство – не крайняя мера самообороны, а тривиальная реакция на событие. Вы, Инга, пытаетесь обобщить. Да, я согласен, война – это страшно, жестоко, несправедливо, но до сих пор существуют общества, где убийство – норма морали, едва ли не честь для мужчины, но это больные анклавы. А вообще, – наш мир стал слишком сложен, чтобы вешать ярлыки, не разбираясь в сути явлений.
