— Так не высовывай нос наверх, дружочек! — вставил откуда-то сзади Клавдио Гарфеншток.
— Еще я позволил себе добавить тебе несколько органов, — продолжал Смайк. — Ты, конечно же, слышал про эксперименты, которые ставили на живых книгах букваримики. Заодно был достигнут невероятный прогресс в создании искусственных органов, к сожалению, по замонийским законам их использование запрещено. Я пересадил тебе новое сердце, работающее от алхимической батареи. Печень мы тебе сложили из печенок пяти быков, — такая продержится пару столетий. В мозгу у тебя теперь железа, когда-то принадлежавшая дикой горной горилле. Она управляет твоей яростью. Один особо могучий охотник за книгами согласился отдать тебе кое-какие мышцы — после того как почитал мои опасные книги. И нельзя забывать про орган, который большинство даже органом не считает: про кровь.
Подойдя к шкафу, Смайк достал большую пустую бутыль.
— Мы осмелились немного освежить тебе кровь. Благородной малостью. Самой благородной на свете. А именно, целой бутылкой кометного вина. Самого дорогого вина в Замонии. Видишь, на расходы мы не скупились.
Смайк небрежно бросил бутыль в угол, где она разлетелась дождем осколков.
— Говорят, смесь вина и крови в кометном вине вечна и дарует непреходящую силу. Иными словами, теперь в тебе бурлит своего рода источник вечной молодости. Но гораздо любопытнее мне кажется тот факт, что кометное вино проклято. А значит, теперь это проклятие носишь в себе ты. Что в конечном итоге делает тебя трагическим персонажем. Романтично, правда?
Червякул поглядел на меня с наигранным сожалением.
— Ну еще мы поменяли в тебе то и се, часть оставили органической, часть сделали механической. Не стану сейчас надоедать тебе подробностями. По своей энергии и новым способностям ты сам все поймешь, когда окончательно оправишься. При здоровом образе жизни ты протянешь в катакомбах несколько столетий.
Подойдя к лабораторному столу, он начал набирать в шприц желтую жидкость.
— Но у тебя ведь есть и другие вопросы! К чему, скажите на милость, столько хлопот. Почему бы нам просто тебя не убить? Но и на то есть простая и убедительная причина. Дело обстоит так. На поверхности Книгорода у меня все схвачено, а вот катакомбы — совсем другая история. Видишь ли, у меня нет никакой возможности, вмешиваться в тамошние дела. В последнее время охотники за книгами чересчур уж распоясались. Опасно расплодились. Стали слишком жадными. Слишком глупыми. И кое-кто, особенно полоумный мясник Ронг-Конг Кома, стали слишком уж могущественными и надменными. Короче говоря, я хочу, чтобы ты немного навел среди них порядок. Поэтому я сделал тебя таким сильным. Таким большим. Таким опасным. Я хочу, чтобы ты немного проредил их ряды. Сделаешь это для меня? — Смайк ухмыльнулся. — Знаю, что ты сейчас думаешь! Ты думаешь: «Да ни за что на свете я не стану подручным Фистомефеля Смайка!» Но и об этом я позаботился, а именно, дал знать охотникам, что за твою голову назначена солидная награда. А Ронгу-Конгу Коме пообещал самую большую. Если ты не пойдешь к ним, они придут за тобой. Они же понятия не имеют, насколько ты силен. Пока об этом не станет известно, ты уже больше половины отправишь на покой. Сам ты бессилен что-либо изменить: как только окажешься внизу, они будут наступать тебе на пятки. И поверь мне, я уж позабочусь о том, чтобы ты появился под гром литавр. — Смайк рассматривал жидкость в шприце. — Ты ведь теперь ходячая книга. Самая редкая, самая ценная и самая опасная, а потому самая желанная во всех катакомбах. Ты — то, из чего творятся легенды. А это приводит к последнему и, вероятно, самому животрепещущему вопросу: зачем я собственно придумал тебе такое применение. Ты ведь мне ничего не сделал! Ты ведь показал мне связку рукописей — только и всего. Чем же ты так для меня опасен?
На мгновение риторический вопрос Смайка повис в воздухе, червякул молчал, нагнетая напряжение.
И Гомунколосс тоже выдержал мучительно долгую паузу. Я изо всех сил подавлял в себе любые вопросы или замечания. Даже живые книги нетерпеливо завозились. Наконец Гомунколосс продолжил:
— Тогда я скажу тебе, в чем истинная причина. Ты слишком хорошо пишешь. — Хрипло рассмеявшись, Смайк поднял шприц. — В отличие от нашего бесчувственного друга Клавдио, я способен отличить хороший текст от дырки в бублике. Я прочел все твои произведения, включая историю про писательский блок. И должен сказать: еще никогда мне не попадалось ничего, столь сильного. Никогда! Твой рассказ заставлял меня смеяться и плакать, принуждал забыть про заботы и повергал в отчаяние. Короче говоря, в нем есть все, что должно быть в поистине хорошей литературе. И еще чуточку больше. Да что там, много больше. Гораздо больше! В одной-единственной твоей фразе заключено смысла больше, чем в некоторых книгах. И твои произведения пронизаны Ормом. Ормом такой интенсивности, какой я не видел ни в одном другом произведении. Я ввел твои стихи в ормометр букваримиков — и все алхимические батареи перегорели! Ты горячий, друг мой, — слишком горячий! — Смайк выжал из шприца последние пузырьки воздуха. — Давай выражусь проще. Если ты здесь, в Книгороде, опубликуешь хотя бы одну книгу, книжный рынок всей Замонии полетит в тартарары. А книжный рынок Замонии — это я. Твоя манера письма настолько совершенна, настолько чиста, что, столкнувшись с ней, уже ничего больше не захочешь читать. Она показывает, насколько посредственно все, что мы обычно читаем. Зачем тратить время на всякую ерунду, когда можно раз за разом перечитывать твою книгу? А знаешь, сколько сил и времени потребовалось, чтобы добиться в замонийской литературе именно нынешней отрегулированной и управляемой посредственности? И что еще хуже: ты можешь основать школу! Вдохновлять других писателей сочинять, как ты. Стремиться к Орму. Писать меньше, но лучше.
Червякул поглядел на меня так, будто искал понимания.
— Проблема в том, чтобы зарабатывать деньги — много денег! Нам не нужна великая, безупречная литература. Нам нужна посредственность. Барахло, хлам, массовый товар. Все больше и больше. Все более толстые книги ни о чем. В счет идет лишь проданная бумага, а не слова, которые на ней напечатаны.
Смайк выискал нужное место у меня на бедре, завел меж клочков бумаги полую иглу и вонзил ее мне в плоть.
— В общем и целом, — продолжал он, — с твоего появления на свет ты стал вымирающим видом. Ты одновременно первый и последний в своем роде. Ты величайший писатель Замонии. И тем самым свой собственный злейший враг. В твоей новой жизни под Книгородом я желаю тебе счастья большего, чем в старой. Ведь с сего момента она закончена.
С этими словами он впрыснул мне в кровь желтую жидкость, и я потерял сознание.
Очнулся я уже глубоко в катакомбах. Рядом со мной лежал мешок с моими рукописями и пожитками, которые я принес с собой в Книгород, — меня изгнали вместе со всей моей жизнью. Из петляющих, заставленных древними фолиантами коридоров уже звенели крики охотников.
Охотник на охотников
Гомунколосс печально улыбнулся.
