– Да вы сами, сами, Константин Митрофанович, послушайте, он вам сам расскажет! – радостно захлебывался словами возбужденный своей удачей Петушков.
Сердюков поглядел на него и улыбнулся. Но – про себя, чтобы не обидеть ненароком молодого коллегу. Вот так и он лет двадцать тому назад начинал – с блеском в глазах, дрожа от возбуждения от любой более или менее толковой мысли, словно охотничья собака. Впрочем, теперь не время для сентиментальных воспоминаний. Надо идти в морг.
Сторож, невысокий, трезвый, средних лет малый, в огромном клеенчатом переднике, встретил гостей неприветливо.
– Стало быть, опять расспрашивать будете? – спросил он не очень-то любезным тоном. – Я о том времени мало что помню. Пил тогда сильно.
– А теперь пьешь? – нахмурился Сердюков.
– Нет, теперь не пью. Шибко тогда меня пробрало, чуть не помер я. Разом всю дурь и вышибло из башки-то. С той поры – ни капли.
Сторож покачал головой и сунул в рот папиросу. Пока он раскуривал ее, следователь огляделся. Да, невеселая компания. Видеть вокруг себя только мертвые тела, мужские и женские, детские трупики, тела, скрючившиеся от старости, изъеденные болезнями или вовсе еще не тронутые годами. Бр… поневоле тут станешь либо пьяницей, либо философом.
– Так что же подвигло тебя на праведный путь? Какое такое происшествие? – поинтересовался полицейский и присел на длинную лавку неподалеку от входа. Идти в глубь помещения, заполненного мертвыми телами, он почему-то не хотел.
– Так я рассказывал молодому господину, – пожал плечами служитель смерти. – Однако как вам угодно. Расскажу и вам.
Давно это было, лет десять тому назад, а может, чуть поменьше. Нет, вроде все десять… Поступила ко мне женщина, то есть покойница. Молоденькая еще, по всему видно. Да только жизнь ее, похоже, сильно била. Так ее болезнь схватила, что аж скривило всю и сгорбатило. Оттого и преставилась она, горемычная. Я еще тогда подивился, глядя на нее: личико такое красивое, а тело – Господи, спаси, так все изогнулось, страшным горбищем изогнулось! Родных у нее не было, никто не пришел забрать тело для погребения, стало быть, определяю я ее в могилу со всеми прочими безродными и бездомными. Лежит она, готовится с Богом встретиться. Я так считаю, что всякий покойник, пока он еще тут, на земле лежит, про себя свой жизненный путь отмеряет, грехи свои считает, к суду Божьему готовится.
Вечер уж подступал, смеркалось. А я все дела свои закончил и примериваюсь к чекушечке. Только стакан на стол поставил – слышу: вроде шорох или стон. Я, правду сказать, первое время, как сюда поступил работать, все боялся. Покойников все боятся. Россказни эти всякие про оживших покойников и прочая чепуха… А потом я привык и уж как к родным к ним относился. Разговаривал с ними, бывало, – мол, брат, что это так тебя рано угораздило, или еще что-нибудь в таком духе. Разговоры о том, что мертвецы якобы оживают, понятное дело, я слышал, да только когда их вокруг тебя столько – порой и живых столько не видишь, сколько их, – так перестаешь и слушать брехню всякую. Так вот, это все к тому, что я в первый момент и не придал шуму значения. Ну, кошка, может, пробежала или крыса. Так нет же, и впрямь – стон! Я голову-то подымаю – и вижу… Горбатенькая эта сидит среди прочих мервяков и на меня глазами хлопает, а изо рта у нее пена идет. И глазами так вращает страшно, и дышит тяжело. У меня стакан из рук-то и выпал! Я даже крест животворящий не мог на себя наложить, так руку мне от страха свело. А покойница моя уже и руками шевелит, и ко мне их тянет и – о, Господи, пресвятая Богородица, – лепечет чего-то! Я от ужаса поначалу никак не мог разобрать ее слова. А потом слышу – о помощи она просит. Тут я очнулся – и вон из покойницкой. Выбежал на морозец да как закричу благим матом! В жизни так не орал. Народ сбежался, докторов позвали… Все дивятся этому случаю невиданному. Доктор, что лечил ее, глазам своим не поверил, ведь именно он смерть ее и признал! Да, стало быть, ошибся. Она потом лепетала что-то вроде того, что с нею уж бывало такое, в детстве, вроде как тоже чуть не похоронили ее тогда.
– И куда же она делась потом, ваша чудом воскресшая горбунья? – Следователь вытер вспотевший от волнения лоб.
– Куды, куды! А туда же – на тот свет. Не помогло ей это чудесное воскрешение. Полежала денек в лечебнице, а потом вышла на холод, упала от слабости организма или поскользнулась, да и умерла. Тут, неподалеку от наших ворот, ее и подобрали. Вот, стало быть, какие бывают дела. – Сторож развел руками. – А я с той поры не пью, совсем не пью. Бога убоялся!
– Это ты правильно сделал, – Сердюков поднялся.
Сорвалось, сорвалось… Не привела ниточка к развязке, только еще больше все запуталось.
Петушков заглядывал начальнику в глаза, пытаясь понять, насколько он помог ему в продвижении дела. Следователь дружески похлопал его по плечу и устало двинулся восвояси.
Глава 30
Надзиратель уже в третий раз подходил к двери темницы и смотрел в специальный глазок. Так и есть, опять лежит лицом к стене, горб свой выставила и лежит, не шелохнется. К еде не притронулась. Вчера всю ее одежду перетрясли, пересмотрели. Какие такие бриллианты, откуда им взяться? Почудилось господину следователю, померещилось. Однако ж как она разобиделась, ишь, фигли-мигли какие! Лежит… Вроде и не дышит… Господи, помилуй, да она жива ли? Следователь шкуру с него снимет, ежели что…
Надзиратель стал торопливо открывать замок, а тот, как назло, не давался, ключ не хотел проворачиваться с первого раза. Или в спешке он не так его вставил? Бывает, ведь в тюрьме куда спешить-то? Размышления его вдруг оказались прерваны резким грохотом. Стены здания содрогнулись, раздались громкие крики, топот ног. Надзиратель выдернул из замка злополучный ключ и тоже побежал на шум.
Горбунья лежала на боку, лицом к стене и, казалось, ничего не слышала. Она действительно уже сутки не вставала, не принимала пищу и почти не переменяла позу. К чему есть, пить, дышать, жить, если мир так жесток и несправедлив? Она равнодушно слушала, как окликает ее надзиратель, как ворочается ключ в замке. Какой-то грохот… Скрежет ключа умолк, прерванный на полуобороте. За время, проведенное в казенных стенах, она уже научилась отличать все нюансы здешних звуков. Приподняв голову, женщина подождала несколько мгновений, но дальнейшего скрежетания не последовало. Она с трудом встала и медленно подошла к двери, толкнула ее, и дверь немного приотворилась.
Не веря собственным глазам, затворница помедлила несколько секунд, а потом решительно быстро распахнула дверь камеры и выскользнула в сумеречный коридор, не забыв прикрыть дверь за собой, словно она заперта по-прежнему. До ее слуха доносились крики, шум, топот ног, окрики начальства, лязганье железа. Пахло гарью, помещение постепенно заволакивалось дымом. Не раздумывая о причинах этой суматохи, пленница двинулась в противоположную от шума сторону. Она совершенно не представляла себе, куда ей идти и что делать дальше. Услышав приближавшиеся из-за угла коридора шаги, она метнулась вперед и толкнула первую попавшуюся дверь. Ее изумленному взору предстала комнатушка, набитая взволнованными женщинами, галдевшими и причитавшими в полный голос. По большей части, они были одеты очень просто, многие держали в руках свертки и котомки. Вероятно, тут принимали посылки для заключенных. Надвинув на лицо платок, беглянка забилась в самый дальний угол, в общем шуме на нее не обратили никакого внимания. Она сама не понимала, как ей удалось так незаметно проникнуть сюда. Потому что в следующий миг дверь широко отворилась, и в помещение быстро вошел полицмейстер. Женщины разом умолкли, и все взоры обратились на вошедшего.
