Он молча развернулся, прошел в ванную комнату, и оттуда вдруг раздался его голос:
— Ладушка, подойди сюда!
Она не надела тапочки, и по линолеуму коридора мягко прошелестела ее прихрамывающая поступь.
В глазах девушки блеснула предательская влага, которая была удалена, вытравлена одним резким движением перед самым порогом ванной комнаты. Неизвестно, что явилось причиной — вырвавшееся у Кол-вина виновато-отеческое «Ладушка» или просто ужасное, болезненное напряжение происходящего, но вошла она спокойно, с твердым, даже немного жутковатым выражением на искаженном лице…
— Вот… — Колвин осекся, напоровшись на ее взгляд, и рука с теплым халатом повисла в воздухе. — Держи. — Отбросив сомнения, он сунул халат ей в руки и внезапно добавил: — Можешь включить горячую воду. Ты моя гостья. А я пока пойду посмотрю, чем мы будем обедать.
* * *
Застыв посреди ванной комнаты, как грубо и неумело сработанный манекен, она, не шевелясь, напряженно всматривалась в собственное отражение, что в полный рост демонстрировало ей зеркало, прикрепленное к стене рядом с раковиной обычными, чуть побитыми ржавчиной металлическими креплениями.
Было ли у нее свое, сокровенное представление о чуде?
Скорее всего, что нет…
В ней присутствовала та гармония, когда душа и тело являются зеркальными отражениями друг друга. Как черты ее лица оказались изломаны прихотью искалеченных алкоголем генов, так и душа Лады пребывала в стадии осколков кривого зеркала, что отражают лишь искаженные кусочки реальности, не в состоянии объять картину в целом.
Не важно, что за ужас предлагал ей день сегодняшний: или потные объятия извращенца, или наполненную паром и запахом нечистот мойку огромного фешенебельного ресторана, или промозглую улицу с утлой защитой из картонных коробок из-под импортной телеаппаратуры, — везде Лада воспринималась окружающими как нечто странное, и не за ее внешний вид, а именно за то, что, дав жесткий отпор какому-нибудь пьяному насильнику в темном переулке, она, поправив растрепанные в схватке волосы, и машинально выковыривая из-под ногтей чужую кожу, уходила, не матерясь, не проклиная обидчика, не издеваясь над поверженным, и по чертам ее лица минуту спустя уже блуждала легкая тень сентиментальной улыбки.
Она могла убить, если ее прижимали спиной к стене или загоняли в угол, но зло не скапливалось в ней, скатываясь по наружной оболочке, как дождевые капли по вощеной бумаге…
Сейчас, стоя у зеркала, она не знала, что ей делать — бежать ли отсюда сломя голову или же остаться.
Инстинкты кричали — беги. Ее жизненный опыт не предполагал нормального развития событий. Квартиры, в которых ей доводилось бывать раньше, как правило, являлись более убогими, и приводили ее туда по большей части силой…
Она в нерешительности стояла перед зеркалом, глядя на свое, совершенно незнакомое, как оказалось, лицо, и слезы вдруг брызнули из глаз сами по себе, сбегая по щекам крупными горячими градинами.
Лада быстро задушила их.
Крутанув барашек смесителя, она болезненно ощутила, как упругая струя горячей воды ударила в дно чугунной ванны, разлетаясь гудящими брызгами.
* * *
Антон Петрович возился на кухне, готовя обед, когда хлопнула дверь ванной комнаты и по линолеуму прихожей зашлепали босые ступни ног.
— Надень тапочки! — машинально напомнил он и вдруг спохватился, осознав, что она — не одна из его овчарок, а девочка с улицы и не стоит разговаривать с ней так, словно Лада жила тут с самого рождения. Он просто позвал ее с целью накормить, дать возможность нормально вымыться… и нечего делать из данной ситуации проблему…
Колвин вдруг поймал себя на том, что рассуждает так, будто он — молодой офицер, пригласивший в дом случайную знакомую. «Господи, какая чушь… — подумал Антон Петрович. — Совсем, брат, в маразм впадаешь…»
Было от чего.
Эти едва слышные шаги всколыхнули в нем целый сонм противоречивых чувств. Он вдруг кожей ощутил пыльную пустоту трехкомнатной квартиры, которая навалилась со всех сторон, сжала, словно стальной обруч, сухие старческие виски.
Жизнь неумолимо подкатилась к своему финалу. Нож в пальцах Кол вина задрожал. Эта пустота останется с ним, будет преследовать до самой смерти. Когда-то он полушутя говорил, что лучший его друг это он сам. С собой не поругаешься, себя всегда и во всем понимаешь…
Оказалось, что нет…
Чтобы осознать это, нужно было почувствовать разницу между цоканьем собачьих когтей и мягкой босой поступью человека…
* * *
Было уже одиннадцать часов утра, когда Колвин пригласил Ладу за стол.
Их поздний завтрак, или ранний обед — можно называть как угодно, — состоял из вермишели быстрого приготовления с китайскими иероглифами на пластиковых баночках, нарезанных дольками помидоров, двух кусков холодного мяса сомнительной свежести, извлеченных из вакуумной упаковки, и крепкого, курящегося легким паром кофе.
«Не густо для престарелого филантропа…» — мысленно упрекнул сам себя Колвин.
В отличие от него Лада, сидящая напротив, по другую сторону кухонного стола, находила эти блюда не просто достойной, а восхитительной заменой тому куску черствого хлеба, что пришлось ей скормить двум вставшим в напряженную стойку собакам.
Поначалу они ели молча — Колвин не находил, что сказать, а Лада просто не умела поддерживать сколь-либо непринужденную беседу за столом — не было у нее такого жизненного опыта.
— Ну, расскажи мне что-нибудь, — первым нарушил молчание Антон Петрович, когда легкое, ритмичное постукивание вилок о тарелки стало для него совершенно гнетущим и непереносимым.
— Про что, Антон Петрович? — Рука Лады замерла в воздухе.
— Ну хотя бы о том, где ты живешь? Есть у тебя дом?
Она утвердительно кивнула, донеся наконец вилку до рта.
— Есть, — спокойно ответила Лада, прожевав кусок мяса. — В гаражах, недалеко отсюда.
— То есть как?.. — поперхнулся Колвин.
— Ну, сгорел гараж, — терпеливо пояснила Лада. — Это недалеко отсюда. Никто туда не приходит больше, рядом кусты и ручеек… — словно оправдываясь, произнесла она. — Я натаскала туда коробок от магазина… — Она улыбнулась так непринужденно, что у Антона Петровича перехватило дыхание от этой улыбки и той непосредственности, даже скрытой гордости, что прозвучали в голосе девушки.
Он отвел глаза, внезапно осознав, что ему страшно смотреть на нее, и не из-за врожденных дефектов внешности, а из-за того, что скрывалось за маской плоти.
Иногда, оказывается, достаточно нескольких слов, фраз, чтобы сущность человека вышла наружу. Колвин никогда не причислял себя к разряду психологов, но сейчас и для него, старого, замкнувшегося в себе солдафона, вдруг стало ясно, что сидящая напротив него девушка сама не понимает, сколь зла ее судьба…
