— Постой! — перебил его длинную речь Барташов. — А как же твои машины? Те, что бегают у тебя за стеклом в лаборатории? Если соединение плоти с искусственными костями для тебя больше не проблема и ты раскусил технологию Колвина… тогда в чем эта проблема?!
Колышев на секунду задумался. Очевидно, он мысленно подбирал понятные для Барташова слова.
— Проблема в том, что живую ткань нужно питать, чтобы она, в свою очередь, «кормила» биопротезы костей, то есть эндоостов машины тепловой энергией.
— Ну? — теряя терпение, начал напирать генерал. — Это я понимаю и без тебя. Я спрашиваю, в чем проблема?
— Проблема во внутренних органах, во всем организме, в конце концов, — не выдержав, повысил голос Вадим. — Это же не дизель у танка — налей соляры и вперед! Нужно полноценно кормить миллионы различных клеток, необходимо пищеварение, кровообращение, дыхание…
— Но ты же сам сказал — у Лады все это есть и работает как положено!
— Да, но у нее на плечах голова, — напомнил Колышев. — Голова, а не компьютер. Человеческий мозг, который управляет органами. А что я поставлю на свои сервомашины? Я дам им тело, внутреннее строение, а что будет этим руководить? Нужен мозг, которого нет. На данный момент нет. Нет такого компьютера, который оказался бы способен подменить миллион повседневных, неощутимых и незаметных для нас функций центральной нервной системы. Над этим работают. Но решение может прийти завтра, или через месяц, или вообще никогда…
— Вот ты, гад, меня утешил… — едва слышно произнес Барташов, тихо припечатав кулаком по столу.
— Я не гад… — ощерился Колышев, который все же услышал замечание генерала.
— Ну извини, это так, вырвалось. Связка между слов, чтоб не сморозить покрепче.
— Я ученый, не меньше, чем им был Колвин, — внезапно заявил Вадим, встав с кресла и выпрямившись по стойке «смирно». — У меня несколько иные принципы и свои собственные амбиции, но я ученый. А погоны на плечах — это лишь дополнение к профессии.
Барташов зло посмотрел на него снизу вверх и вдруг криво улыбнулся.
— Смотри, философ, погоны-то — черт с ними, как бы башка с этих плеч не улетела. Помнишь, что я тебе говорил в самом начале? Или уже забыл? Напомнить?
Вадим молчал.
— Я напомню. — Барташов сцепил пальцы рук так, что они побелели. — Я расконсервировал «Гаг-24» на свой страх и риск, используя служебное положение, так сказать. Расконсервировал потому, что сил моих больше не было смотреть, как наших пацанов кромсает в разных «горячих точках». Потому что «Гарри Трумэн» над моей башкой — это не гарант мира, а прелюдия к новой войне! Потому что сфера национальных интересов США уже скоро распространится на мой собственный сортир, если не дать им понять, что мы тут тоже кое-что умеем делать и у нас есть СВОЯ сфера национальных интересов и безопасности. Ты понял мои мотивы, майор?
Колышев кивнул. Не стоило доводить генерала до повторных откровений. Все это он знал и слышал раньше.
— А теперь знай: меня взяли в оборот. Пока что терпят, — я успел вовремя заткнуть пару глоток, — но только пока. Если через два месяца мы не продемонстрируем им нечто действительно сногсшибательное, «Гагу-24» каюк, и мы с тобой еще позавидуем Антону Петровичу. Ты понял?
Колышев кивнул. Генерал воспринял его бледность, пятнами выползшую на лицо Вадима, как признак понимания. Он представить себе не мог, что, говоря о собственных интересах и амбициях, Вадим сказал больше правды, чем сам того желал. У него действительно присутствовали свои мотивы работы в «Гаге» и… свой заказчик, которого Колышев боялся во сто крат больше, чем всего Министерства обороны вместе взятого.
Он понимал лучше, чем Барташов, — провал означал смерть. Не политическую, не научную, а реальную… физическую.
Отсюда проистекала его решимость идти до конца во что бы то ни стало.
* * *
Когда Лада снова пришла в себя, сумрак отступил, вокруг было светло — даже слишком. От яркого, бьющего в глаза света ламп ей пришлось зажмуриться.
Рядом послышались шаги, что-то щелкнуло, и ослепительные солнца вокруг погасли.
Она вновь открыла глаза.
Рядом с ней стоял человек в серой просторной одежде. Его маленькие глаза смотрели на нее внимательно и изучающе.
— Ну? — Он присел на табурет рядом с ее постелью. — Давай знакомиться?
— Кто вы?.. — с трудом разжав онемевшие, чужие губы, едва слышно спросила Лада.
— Меня зовут Вадим. Вадим Игоревич Колышев. Я буду заниматься твоей реабилитацией.
Лада расслабила напрягшиеся мышцы шеи, позволив голове утонуть в мягкой подушке. Ее сердце вдруг лизнул жадный холодный язычок страха.
Она ощущала произошедшие в ней самой перемены.
Реабилитация… Лада никогда раньше не слышала данного термина, но вдруг отчетливо осознала, что секунду назад солгала себе — она понимала его смысл, который оказался уложен в ее сознании четкой энциклопедической формулировкой. Как и много других понятий и слов. Как и те картины из Русского музея с их описаниями, которых она никогда не видела и не могла видеть. Раньше она даже не представляла, что существует какой-то Русский музей… Сфера ее интересов и знаний ограничивалась узкой специализацией выживания в городских трущобах, и только встреча с Антоном Петровичем чуть-чуть приоткрыла перед ней ту тяжкую занавесь безысходной нищеты, что наглухо отгораживала от нее весь остальной мир…
— Тебя что-то беспокоит? — напомнил о своем присутствии Вадим.
Она мучительно скосила глаза в сторону голоса.
— Тебе трудно говорить? Понимаю. — Вадим постарался вложить в свой голос столько доброжелательности, сколько смог. — Ты просто лежи, а я тебе кое-что расскажу. Думаю, что смогу ответить на многие вопросы, которые сейчас ты задаешь сама себе. Ты помнишь, что случилось с тобой в парке?
Помнила ли она?!.
У Лады действительно не было сил, чтобы говорить, но навернувшаяся на глаза и вдруг скатившаяся по щеке влажной змейкой слеза ответила на вопрос красноречивее всяких слов. Она помнила.
— Извини… Я, быть может, не очень хороший психолог. Но ведь нужно с чего-то начать, верно?
Колышеву показалось, что она остается безучастна к его словам, погруженная в свои внутренние ощущения, но тем не менее он продолжил:
— Тебя сбила машина. Пьяный водитель не справился с управлением грузовика. Ты получила очень серьезные, смертельные травмы, и ни один врач, по сути, не мог тебе помочь.
Эти слова Колышева вызвали напряжение мышц ее лица и движение глаз в его сторону. Она явно хотела что-то спросить, но либо не решалась, либо собирала силы для вопроса.
— Кто… вы?.. — наконец едва слышно выдохнула она. — Где… Антон… Петрович?..
— Успокойся, успокойся. — Встревоженный взгляд Вадима метнулся к вздыбившимся синусоидам графиков на мониторах контрольной аппаратуры. — Мы друзья Антона Петровича. Он понимал, что в больнице тебе не помогут, и потому повез тебя к нам. Раньше он сам работал тут. Понимаешь, нам пришлось очень многое в тебе изменить для того, чтобы вырвать тебя у смерти. Антон Петрович помогал нам, он сам настаивал на том, чтобы мы спасли тебя.
