Она видела БТР и фигуры в халатах, спрыгнувшие с его брони и стремящиеся теперь укрыться в прибрежных зарослях подле брода.
Мягкая, теплая резина оптического прицела облепила ее правый глаз — это патрубок окуляра, горячий от удушливой жары, присосался к коже, мгновенно укрупнив панораму прибрежных зарослей… Бегущие к воде фигурки внезапно выросли, будто подались к ней навстречу, и Лада вдруг поняла — все будет совсем не так, как на огневом рубеже полигона в Гагачьем.
У фанерных истуканов не было лиц… Сейчас же она видела их — потные, небритые, искаженные от тех усилий, что требовал бег по пересеченной местности с полной боевой выкладкой…
Она попыталась вспомнить ту войну, на которой ее фактически убили, вспомнить свою боль, ненависть, все, что ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ ПРИСУЩЕ ЕЙ ПО ОТНОШЕНИЮ К ЭТИМ ЛЮДЯМ… но ничего не получилось. Она видела лишь искаженные человеческие лица, прыгающие в паутине снайперской оптики, — вместо ненависти была обреченная пустота, вместо воспоминаний, в возвращении которых убеждал ее Вадим Игоревич, из глубин подсознания вдруг начал накатываться странный, уже слышанный когда-то визг, так похожий на скрипящий звук заблокированных тормозов…
Она поняла — сейчас, сейчас ее ударит, нужно что-то делать, как-то защититься…
Палец Лады мягко потянул тугой курок…
Первая фигура моджахеда, уже почти достигшего спасительных кустов, вдруг дернулась, словно налетев на невидимую преграду, и безвольным кулем покатилась к воде, пачкая песок бившей из простреленной головы кровью…
Лада видела это, но уже не могла остановить машинального движения своих рук, и когда следующий «дух» влип в паутину прицельной сетки, ее палец вновь потянул тугую скобу…
Это было похоже на тягостное кровавое наваждение…
Именно в эти секунды, когда глаза застило кровавым туманом, а к горлу подкатил внезапный, неконтролируемый тошнотный спазм, она поняла, что никогда не убивала раньше. Никогда не была ни на какой войне, а главное — никогда уже не забудет этих кровавых брызг, что вылетели прямо ей в лицо, в оптику прицела, вслед за плавным движением курка…
Затвор винтовки выплюнул последнюю гильзу и щелкнул впустую.
Лада медленно опустила оружие, прислонила его к стене и села, не видя ничего вокруг, сжав пылающую голову ледяными ладонями, лишь чувствуя, как струится по спине между лопаток холодный липкий пот.
Выстрелы снайперской винтовки в знойной, предгрозовой тиши прозвучали, как щелчки пальцем по плотному листу картона.
БТР на противоположном берегу выбросил сизое облачко дыма и попятился, натужно царапая сухую, каменистую почву громадными литыми колесами. Его башня нервно дернулась, сначала в одну, затем в другую сторону, и спаренный с пушкой крупнокалиберный пулемет вдруг зашелся длинной оглушительной очередью, наугад осыпав пожухлый прибрежный кустарник свистящим на рикошете смертельным градом свинца.
Рощин, которого затянувшаяся пауза между приказом и первым выстрелом прикомандированного снайпера заставила изрядно психануть, дал знак ожидавшему команды сержанту, и тот молча, сноровисто пробежал по траншее к вынесенной чуть вперед огневой точке, к которой вел узкий ход сообщения.
Позиции взвода молчали, словно тут и не было никого, а выстрелы снайпера только пригрезились перепуганному механику-водителю БТРа.
В пулеметной ленте моджахеда оказались заряжены трассера, и кустарник по правому берегу вдруг вспыхнул, пожираемый злым, моментально загудевшим пламенем. В душный воздух, заволакивая переправу, взметнулись клубы дыма.
Сержант в этот момент уже плюхнулся на дно стрелковой ячейки и, подхватив заранее подготовленную к стрельбе ПТУР
[2]
, повел плечом, ловя БТР в прицельную паутину.
Облако пыли, взметнувшееся от выстрела ракетной установки, клубясь, окутало окоп, словно в этом месте по иссохшей без дождя земле стеганули огромным прутом; на противоположном берегу сквозь дым от горящего кустарника злобно сверкнул огонь, и тут же накатил грохот…
Когда ветер на минуту разорвал завесу дыма, глазам Рощина предстал покосившийся на обочине проселка, весело полыхающий БТР.
Сержант уже сменил позицию и отряхивал пыль с колен, стоя у устья затянутого маскировочной сетью капонира.
Позиция взвода вновь молчала.
«Не время еще…» — подумал капитан, поднимая к глазам бинокль. Все еще только начиналось. Хотелось быть уверенным, что все это правильно и справедливо. Иначе смерть станет бессмысленной, а жизнь — отвратительной и кошмарной…
* * *
— Ну что, Николай Андреевич, поздравляю! — Командующий повернулся к Барташову, который курил поодаль, нервно уродуя зубами фильтр сигареты. — Пять выстрелов — пять трупов — это уже показатель! — Генерал-полковник вдруг остановился и подозрительно посмотрел на Барташова. — Э, брат, да на тебе лица нет! Перепсиховал, что ли?..
— Там танки… — нашел в себе силы ответить Барташов.
— Слушай, я не узнаю тебя, — покачал головой командующий. — Если твоя машина также снайперски справится с АРГом
[3]
, то про эти танки можно забыть.
Барташов вскинул голову, хотел что-то ответить, но в этот миг у горизонта прозвучал далекий безобидный хлопок, и с поднебесья вдруг накатил заунывный, выворачивающий наизнанку все внутренности вой…
Те, кто носил погоны, побледнели, гражданские же, знающие о войне лишь по фильмам и кадрам хроники, просто почувствовали — что-то летит прямо на них и от этого «что-то» уже поздно бежать или искать укрытия…
Интуитивно они были правы.
— Ложись!!! — дико заорал Барташов, ничком падая на камни площадки наблюдения, но даже для него уже оказалось поздно — шестнадцать мин, выпущенных из высокоточной залповой установки, накрыли площадку, превратив ее в сплошное месиво из камней, разбитой аппаратуры и трупов…
* * *
— Эй, с тобой все нормально? Ты не ранена? — Голос сержанта Горенко долетал до сознания Лады словно сквозь толстый слой ваты.
Она заставила себя отнять от лица холодные, взмокшие ладони и подняла взгляд.
— Ты чего?! — озабоченно и даже испуганно спросил Горенко, опустившись на корточки перед Ладой. — Зацепило, что ли?
— Да нет… Все в порядке, — ответила она, машинально попытавшись улыбнуться, но губы лишь как-то странно, некрасиво искривились, и улыбка не вышла.
— Слушай, я серьезно, — не отставал сержант. — Сюда ведь не стреляли.
— Да нет… ничего… — Лада вдруг поняла, что не может объяснить ему своего состояния. Она не могла объяснить этого никому, даже самой себе, — что-то оборвалось у нее внутри, словно в голове рухнули возведенные там перегородки, и теперь из глубин подсознания хлынул поток каких-то наполовину стертых впечатлений, событий, которые она совершенно не могла вспомнить…
