— Прошу в мою лабораторию, — любезно пригласил Бруннер, — оставим этот хлам, — он махнул рукой на больничный барак. — Я хочу показать вам кое-что посерьезнее. Будет о чем доложить рейхсфюреру.
— Вот здесь мы проводим инъекции, заборы крови, — Бруннер распахнул перед Маренн белоснежную дверь прекрасно оборудованной лаборатории, которая находилась на отдаленной территории лагеря, на расстоянии от бараков и лагерной администрации. — В данный момент мы работаем более чем над сотней экспериментов, различного содержания. Например, производим надрезы на теле нестерилизованными инструментами и оставляем раны открытыми, наблюдая за тем, что с ними происходит. Иногда смазываем раны ядом и изучаем последствия. Конечно, очень трудно подбирать экспериментальный материал. Мне приходится тратить время на то, чтобы самому встречать поезда с узниками и осматривать каждого, решая, кого взять для опытов. В этом смысле, я думаю, вы понимаете меня, — он бросил взгляд на Маренн. — Вам также приходится отбирать раненых, разъезжая по госпиталям, для того, чтобы оперировать их в Шарите. Это никому нельзя доверить. Только мы сами знаем, что нужно. Точнее, кто. Особенно меня интересуют близнецы. Я селю их в отдельном бараке, сейчас их у меня около тысячи. Пытаемся сшивать их вместе, менять цвет глаз при помощи различных химикатов.
— Вы все это делаете с живыми людьми? — глухо спросила Маренн.
— Ну конечно, — Бруннер пожал плечами. — В основном евреи, цыгане, такой материал. Я даже не применяю анестезию. Зачем тратить на это отребье ценное вещество, которое пригодится вам, хирургам, оперирующим наших солдат, раненных на фронте. Эти и так потерпят.
— И что, многие выживают?
— К сожалению, не многие, — Бруннер вздохнул. — Впрочем, и тех приходится умерщвлять. Ведь они уже никуда не годны.
— А могу ли я узнать, в чем цель этих экспериментов? — жестко осведомилась Маренн. — Какие задачи вы перед собой ставите? Какая их польза для науки?
— Цели у нас разные, уважаемая фрау Ким, — тонкие губы Бруннера снова растянулись в узкой улыбке, но глаза остались холодными, с истинно волчьим равнодушием к жертве. — Не о всех я имею право вам доложить, даже несмотря на то, что вы имеете документ личного представителя рейхсфюрера СС. Это информация высочайшей степени важности. Но кое о чем расскажу. Например, мы проводим опыты по заданию люфтваффе. Определяем воздействие низких температур на человека.
— И как же вы это делаете?
— Закрепляем человека в неподвижной позе, обкладываем его льдом, ставим специальные датчики и наблюдаем, сколько пациент продержится.
— Пациент? — это слово как-то резануло ухо Маренн. — Заключенный скорее.
— Заключенный пациент, — уточнил Бруннер. — Впрочем, какая разница. Мы также экспериментируем с различными вирусами, это уже по просьбе военного министерства. Вы, верно, слышали, что не за горами бактериологическая война. У нас имеется для этих целей специальное помещение, которое позволяет сохранить жизнеспособность микроорганизмов до посева. В результате повышается вероятность их обнаружения в исследуемом материале. Пожалуйста, пройдемте, я покажу, — он пригласил Маренн в соседнюю комнату. — Специального костюма не надо. Весь материал надежно убран. В связи с вашей проверкой сегодня эксперименты не проводятся. Во избежание неприятных инцидентов. Сюда, пожалуйста, госпожа оберштурмбаннфюрер.
Они вошли в соседнее помещение. Здесь все было выкрашено в белый цвет — шкафы, стеллажи, верстаки, сейфы — и ярко освещено искусственным светом. Окна с плотно закрытыми ставнями. Во всем сразу чувствовалась аккуратность и основательность хозяина. Маренн ничего не удивило — она повидала немало лабораторий на своем веку, и эта, собственно, ничем не отличалась от прочих. Ее внимание привлекла женщина, которая находилась в комнате. Она была одета в голубой защитный костюм, волосы скрывала шапочка. На лицо, когда Маренн и Бруннер вошли, она надернула марлевую повязку, но Маренн успела заметить, что у женщины мертвенно-серый цвет лица, а глаза явно разных цветов — один темно-коричневый, другой — светлее.
— С какими же микроорганизмами вы работаете? — спросила Маренн, внимательно глядя на женщину.
— О, с самыми разными, — ответил Бруннер. — Например, тиф, оспа, водяная гангрена. Мы называем ее нома. Эта болезнь очень интересна, — он явно оживился. — Вы, верно, знаете, она поражает слизистые оболочки губ, полость рта, приводит к образованию незаживающих ран. Нома даст очень большой коэффициент летальных исходов, и по ряду причин ее можно рассматривать как самое перспективное направление в разработке будущего оружия. Однако бактерии еще требуют модификации, и мы сейчас работаем над этим. Мы хотим создать своего рода генетическое оружие, то есть такую разновидность болезни, которая поражала бы представителей одного народа и оставалась бы безвредной для другого.
— Разве это не утопия? — Маренн с сомнением покачала головой. — Может быть, вы зря тратите деньги рейхсфюрера? А заодно и занимаете его внимание?
— Ни в коем случае, — уверенно ответил Бруннер. — Подобные разработки велись в Соединенных Штатах еще до войны, я читал о них. Основываясь на всех полученных данных, у нас и за границами рейха, мы надеемся создать такую разновидность номы, которая бы развивалась у людей с темным цветом радужной оболочки глаз и не поражала бы голубоглазых.
— То есть вы хотите сказать, чтобы арийцы оставались живыми, а темноглазые славяне и прочие неарийские народы, противостоящие рейху, исчезли?
— Именно так, госпожа оберштурмбаннфюрер, — Бруннер кивнул. — Кроме того, мы изучаем генетический механизм передачи цвета глаз от родителей детям. Мы прививаем ному близнецам. И наблюдаем за тем, как протекает болезнь. Врачебная помощь зараженным не оказывается. Но если одному из близнецов удается перебороть болезнь, мы умерщвляем его инъекцией и вскрываем тело, чтобы выяснить природу индивидуальной переносимости болезни. В основном мы экспериментируем на цыганах. Но знаете, я был поражен, — вдруг рассмеялся он. — Мне сказали, что изначально у цыган были голубые глаза. Я приказал во что бы то ни стало найти мне голубоглазых цыган, и, представьте, не далее, как в феврале, мне привезли четверых. Мы умертвили этих людей, вынули глазные яблоки и отправили рейхсфюреру, чтобы он приказал исследовать их в Берлине.
— Для чего? — спросила Маренн, едва скрывая негодование.
— Чтобы выделить вещество, которое в человеческом организме отвечает за цвет радужной оболочки глаз. В дальнейшем его можно было бы использовать в качестве нейтрализатора генетической модификации гангрены, которую мы разрабатываем.
— Я смотрю, у вас действительно есть успехи, — заметила Маренн и спросила, указывая на женщину в лаборатории: — Это ваша сотрудница?
— Да, и сотрудница тоже, — ответил Бруннер уклончиво. — Но в основном — объект для исследований. Это заключенная. Из евреев. Но не без медицинских способностей. Она помогает мне в лаборатории, все убирает здесь, следит за порядком. Кроме того, я регулярно делаю ей заборы крови и ввожу специальные химические соединения. Уже могу сказать, что достигнуто полное бесплодие. У нее больше никогда не будет детей. Кроме того, как вы сами видите, фрау Ким, мы работаем и над цветом глаз, используя и эту заключенную в частности. Мы хотим добиться, чтобы в будущем у арийцев у всех поголовно были исключительно голубые глаза. Но здесь наши успехи куда как скромнее, удалось достичь лишь частичного просветления одного глаза, а мне бы хотелось, чтобы у нее один глаз был коричневым, а другой голубым.
