Она поджала губы. Вот, значит, как? Оказывается, теперь англичане выгоняют своих сумасшедших в Россию?
Неудивительно, что Александру Павловичу так не понравилось в этой стране.
— Сэр Чарльз — настоящее чудовище. Его следует бросить в Тауэр… отрубить голову…
Стефан едва заметно усмехнулся:
— Я передам вашу жалобу королю.
Софья высвободила руки — его прикосновения не давали ей сосредоточиться.
— Не вижу ничего смешного. Я должна сообщить матери, что жива и здорова.
Усмешка растаяла. Он положил руки ей на бедра, наклонился и посмотрел в глаза.
— Но вы ведь не здоровы. И пока я не буду уверен, что вы оправились и готовы путешествовать, вам придется остаться здесь. Утром я отправлю вашей матери записку.
— Нет. — Ей никак не удавалось оторваться от его губ. Они были так близки. Так соблазнительно близки. — Мне нужно выехать сегодня. Вы не понимаете.
— Так объясните, и, может быть, я пойму.
Софья отвернулась, посмотрела в темное окно. Ну как сосредоточишься, когда все тело звенит и тянется к нему?
— Вы же знаете, я не могу этого сделать.
— Ради бога, перестаньте. Это же не игра. — Стефан взял ее за подбородок. — Не отворачивайтесь. Вы скажете мне правду. А если попытаетесь снова опоить опиумом, треснуть по голове или проделать какой-то другой фокус, то имейте в виду, что у Бориса есть четкий приказ: схватить вас и любой ценой доставить в Мидоуленд.
Силы покидали ее. Воля слабела.
И дело было не только в том ужасе, с которым она жила последние дни, зная наверняка, что рано или поздно сэр Чарльз убьет ее и слуг.
Не только в страхе перед преследовавшими ее врагами.
Не в плохой пище, недостатке сна, отсутствии элементарных удобств.
Не в том, что приходилось трястись в разбитых каретах по разбитым дорогам и ночевать в грязных комнатах.
Нет, все было проще — она устала ото лжи.
— Я не понимаю, зачем вы здесь, — прошептала Софья, из последних сил стараясь удержать чужие секреты.
— А вы что думаете?
— Стефан…
— Пожалуйста, Софья, мне надоели наши постоянные стычки. Чтобы защитить вас, я должен понимать, какая опасность вам угрожает.
— Я обещала матери…
Его глаза полыхнули злостью.
— Если ваша мать не понимает, что ваша жизнь стоит дороже каких-то замшелых секретов, она не заслуживает вашей преданности. Об этом я и намерен сказать княгине, когда наши пути пересекутся.
Неожиданно для себя Софья обнаружила, что понимает его гнев и даже согласна с ним в глубине души. Пораженная этим открытием, она торопливо напомнила себе, что не желает такого согласия, но виновато признала, что его чувства приятны ей.
— Вы ничего ей не скажете.
— Скажу. И с большим удовольствием.
— Мать любит меня.
— Возможно. Но заботится о вас плохо. — Он провел большим пальцем по ее щеке. — Я не буду таким невнимательным.
— Я и сама в состоянии о себе позаботиться.
— Тогда, может быть, вам стоит позаботиться обо мне. — Его взгляд скользнул к лифу сорочки. — После всех этих мытарств я был бы не прочь отдаться в нежные, заботливые руки.
— Поищите эти нежные руки где-нибудь в другом месте, — неуверенно пробормотала она.
— Посмотрим. — Стефан с видимым нежеланием отвел глаза. — А пока я удовольствуюсь немногим. Скажите, зачем вы приезжали в Англию. Поймите, больше отмалчиваться нельзя. Время пришло.
Софья попыталась напомнить себе, что не должна и не может открыть ему правду, что герцог Хантли и без того слишком глубоко вошел в ее жизнь, но прием не сработал.
— Да. — Она вздохнула и попыталась отодвинуться от него. Не помогло. Стефан как будто заполнял собой всю комнату. — Наверное, пришло.
Он нахмурился, но все же убрал руку с ее подбородка.
— Вы ведь приехали в Мидоуленд не для того, чтобы узнать английский свет или подыскать себе мужа.
— Нет.
— Тогда для чего?
Она задумалась. С чего же начать?
— Как известно, наши матери были близкими подругами. Потом ваша вышла замуж за герцога Хантли и уехала в Англию. Тем не менее они еще долгое время сохраняли связь и постоянно переписывались.
— Этот факт мы уже установили, — сухо заметил Стефан.
— Вы хотите, чтобы я сказала вам правду? Он махнул рукой:
— Продолжайте.
— Вскоре после отъезда вашей матери моя обратила на себя внимание Александра Павловича. И конечно, ей хотелось поделиться с кем-то своими впечатлениями о нем, обсудить их отношения с ближайшей подругой.
— Эти отношения не были таким уж большим секретом.
— Может быть, и не были, но моя мать по глупости привела в этих письмах некоторые детали… интимные детали их романа.
— Наверное, я безнадежно туп, но что же плохого в интимных деталях?
— Я хочу сказать, что в письмах передавалось содержание частных разговоров между ней и царем Александром. — Софья помолчала, стараясь подобрать нужные слова. — Разговоров, которые предназначались только для ее ушей.
Дошло не сразу, но, когда дошло, Стефан вскочил с кровати и сердито уставился на нее.
— Так вот оно что. — В его голосе прозвучали гневные нотки. — Вы явились в Мидоуленд, чтобы выкрасть письма моей матери.
Вид его был столь грозен, а тон столь суров, что Софье захотелось спрятаться.
— Письма были написаны вашей матери, но написала их моя мать. И у меня такие же права на них, как и у вас.
Стефан фыркнул:
— Если бы действительно верили в эту чушь, то не стали бы врать моему брату и его жене, не стали бы обманным путем прокрадываться в мой дом и удирать посреди ночи с тем, что принадлежит мне.
Он видел, как порозовели ее щеки, как опустились, пряча вину, густые ресницы.
Хорошо.
Так и должно быть. Она должна чувствовать себя виноватой.
И не только потому, что, злоупотребив гостеприимством, рылась в личных вещах его покойной матери.
— Я делала то, что нужно было делать, — пробормотала Софья.
Пальцы сами сжались в кулаки.
— Итак, теперь я хотя бы знаю, почему вы обыскивали мой дом.
— Да.
— Где вы их нашли? Письма?
— В сейфе. В потайном сейфе, спрятанном в полу в спальне вашей матери.
— Ага… — Стефан помнил маленькую, утопленную в половых досках крышку, хотя и видел ее много лет назад. Значит, то был сейф. — Вы взяли что-нибудь еще?
