— Черт побери, Джинни, почему в тот момент, как я тебя увижу, во мне просыпается желание? Переоденься! — бросил он, начиная сам раздевать ее и сердито ворча, что через двенадцать часов должен вернуться под стены Пуэбло.
Но когда Джинни хотела встать, он снова толкнул ее на кровать и придавил всем телом.
— Стив! Ты сам велел мне переодеться.
— Но не сию минуту, и ты прекрасно это знаешь!
Он начал срывать с себя одежду.
— Я знаю, что я ужасно грязный, потный и небритый, но тебе лучше к этому привыкать. На войне не до удобств. Как только возьмем Пуэбло — снова в поход, теперь на Мехико. Надеюсь, твои ноги по-прежнему сильны?
Джинни не верила собственным ушам, широко раскрытые глаза сверкали изумрудным пламенем.
— Ты хочешь… О Стив! Возьмешь меня с собой?»
— А о чем, по-твоему, я толкую? Думаешь, я смогу жить спокойно вдали от тебя? — Он приподнялся, опираясь на локти. — Боюсь, что могу предложить сейчас не очень много, любимая моя! По крайней мере пока не возьмем Мехико и Хуарес не въедет в город! Придется тебе быть моей солдаткой — готовить, править фургоном с вещами, стирать… и выполнять другие обязанности. — Он слегка укусил ее за ухо. — И предупреждаю: если увижу, что ты смотришь на другого, изобью до полусмерти! Пора запомнить, что ты — моя жена и принадлежишь только мне.
Джинни изо всех сил прижала его к себе, чувствуя, как сливаются их тела, становясь единым целым. И наконец он снова начал нежно целовать ее, шепча слова, которых она так долго ждала:
— Джинни, моя прелестная зеленоглазая колдунья… Ты сводишь меня с ума с того момента, как я впервые увидел тебя. Неужели ты не понимала, как я безумно люблю? И как любил всегда? Джинни… моя душа… моя жизнь… любимая…
Теперь Джинни знала: отныне все счастливые воспоминания будут начинаться с этого момента.
