Она зацепилась разумом и сердцем за этот сумасшедший звонок.
Да, придя на условленное место, она станет ждать днями, может, неделями, совершенно одна на чуждой ей планете, и, возможно, её безумная надежда умрёт, но, останься она на Земле, разве это не обернулось бы верной мукой, рассчитанной на много-много лет, — жить и спрашивать себя: а что было бы, если б я откликнулась?
Её душа, не смея мысленно обсуждать вопрос о правомочности нынешних действий, внезапно застыла в шатком ледяном равновесии.
Мари ощущала себя канатоходцем.
Лёгкий толчок в ту или иную сторону неизбежно вёл к роковому падению в бездну, и она, предвидя это, внутренне сжалась в комок, стараясь вести и ощущать себя как заводная механическая кукла.
Слава богу, скоро в сон, подумала она, потому что понимала: её полет на Марс с точки зрения здравого смысла — это жестокое сумасбродное безумство.
* * *
Шли томительные минуты ожидания, а в салоне, где собрались прибывшие на челночных кораблях пассажиры, ещё не появился никто из экипажа.
Некоторое время Мари сидела, уставившись в пол, потом принялась разглядывать окружающих. Большинство лиц были похожи друг на друга из-за бледности, но несколько человек отличались от общей массы прибывших.
Её внимание привлёк мужчина средних лет, черты лица которого наводили на неприятные ассоциации с какой-то хищной птицей.
Одет он был неброско, так, что взгляд оскальзывался на фигуре незнакомца, не находя в его гардеробе ни одной детали, за которую можно было бы зацепиться. Если бы не его орлиный профиль да мутноватый блеск глаз, то подобная фигура наверняка сливалась бы с любым скоплением народа, превращаясь в безликую тень.
Спустя пару секунд Мари поймала себя на том, что беззастенчиво рассматривает его, испытывая при этом странное чувство необъяснимого, идущего из глубин подсознания страха.
Ей редко приходилось кого-то бояться, жизнь в этом смысле была милостива к ней, и сейчас внезапно возникшее чувство, оказавшееся острым, щемящим, чуть ли не паническим, заставило её вздрогнуть.
Она с трудом отвела взгляд от испугавшего её профиля и стала смотреть на обзорные экраны, досадуя на себя за излишнюю эмоциональность.
Постепенно её мысли успокоились, переключившись на другое. Чтобы как-то занять себя и не возвращаться при этом взглядом к напугавшему её незнакомцу, она рассматривала изображения, предлагаемые огромными стереоскопическими мониторами, и её мысли понемногу потекли в ином направлении. Мари задумалась о дне сегодняшнем и о тех несбыточных надеждах, которые умирали одна за другой на протяжении последних двух веков развития человечества.
На эти мысли её натолкнула одна из сотен огромных конструкций, величественно плывущих по орбитам вокруг Земли.
Эта станция была по своей форме похожа на колониальный транспорт «Европа» — первый космический корабль, воплотивший в своих конструкциях межзвёздные технологии, но так и не стартовавший за пределы Солнечной системы.
Отец показывал ей «Европу» в телескоп, когда они подлетали к Марсу. Неудавшийся колониальный транспорт дрейфовал в точке своего затянувшегося на долгие годы старта, за поясом астероидов, так и не дождавшись первых пассажиров.
Френк Лаймер называл законсервированный колониальный транспорт памятником несбывшихся надежд человечества.
Действительно, думала она, глядя на схожий с «Европой», но гораздо меньший по размерам октаэдр орбитальной станции «Каллисто», — мы все любим мечтать, приукрашивая грубую реальность надеждой на будущее.
Ярким примером такой надежды могли бы стать люди, платившие в конце двадцатого — начале двадцать первого века солидные деньги за то, чтобы быть замороженными в жидком азоте. Эти мечтатели надеялись, что наука вскоре достигнет таких вершин, когда их запросто смогут вывести из подобного состояния, излечить все старческие недуги или, более того, подарить новые тела, трансплантировав в них сохранившийся в жидком азоте мозг.
Прекрасная надежда…
Более мягкой формой той самой веры в неограниченные возможности науки было стремление большинства фантастов расселить людей по всей Галактике, пользуясь туманными принципами «аномалий космоса». Приятно верить, что придёт день, и кто-то гениальный вдруг отменит теорию относительности, мы прыгнем за барьер скорости света, и…
Увы, этот барьер непреодолим. Жестокое разочарование после стольких лет надежды…
Отец однажды объяснил Мари, почему столь долго откладываемый старт «Европы» так и не состоялся, с досадой оговорившись при этом, что освоение космоса должно быть делом общечеловеческим, а отдавать его на откуп финансовым группам, таким, например, как «Дитрих фон Браун» — корпорации, преследующей свои узкие материальные интересы, — значит, обречь саму идею великой экспансии людей в Галактику на прозябание и моральную смерть.
Злые языки утверждали, что старту «Европы» помешал провал всех испытаний, связанных с крионическими исследованиями. Идея о том, что процессы метаболизма в человеческом организме можно замедлять в десятки тысяч раз, делая сон похожим на временную смерть, действительно продемонстрировала свою полную несостоятельность, но скончался проект по иной, более прозаической причине — оказалось, что на перенаселённой Земле не так много энтузиастов, согласных прожить свою жизнь в тесных отсеках космического корабля ради того, чтобы их правнуки достигли звёзд. Крионика, на которую возлагалось так много утопических надежд, не смогла предоставить в распоряжение проектировщиков «Европы» функциональной модели криогенной камеры, а когда идея сверхглубокого сна рухнула, выяснилось, что дураков намного меньше, чем то пыталась преподнести реклама. Большинство людей хотели жить именно здесь и сейчас, а комплектовать экипаж «Европы» из согласных на всё деградировавших элементов городских трущоб, естественно, не было смысла…
— Доброе утро, дамы и господа, — нарушил течение её мыслей незнакомый голос.
Мари подняла голову.
На пороге отсека стояли мужчина и женщина.
— Я командир космического корабля «Янус», Андрей Николаевич Дибров. Это, — он обернулся к своей спутнице, — наш навигатор и специалист по системам сна Джоана Лори. Механизмы шаттлов уже закончили разгрузку вашего багажа, так что, — он сделал приглашающий жест в сторону открывшегося межсекционного люка, — прошу следовать за мной в отсек для пассажиров.
Ещё один коридор привёл нестройную толпу людей, которые ещё не освоились с низкой гравитацией, в длинное узкое помещение, сразу же напомнившее Мари морг.
Неприятный холодок пробежал по её спине. Она уже дважды совершала подобные путешествия и была знакома с системами сна, но потрясения последних дней наложили неизгладимый отпечаток на её сознание.
— Господа, прошу каждого найти камеру со своим именем на информационном табло и встать напротив. — Дибров отдавал распоряжения со спокойной вежливостью, без лишних эмоций и ненужных пояснений, которые большинство пассажиров попросту бы не поняли.
, В днище гиганта открылись прямоугольные створы, и оттуда с ясно различимым визгом начали выезжать решётчатые приспособления. Они раздвигались, секция за секцией, пока с лязгом не вонзились в отвалы измельчённой породы. С гулкой, ощутимой по колебаниям почвы вибрацией заработали невидимые глазу механизмы, и тонны воздушного камня начали движение вверх, перетекая по лентам транспортёров внутрь грузовых отсеков корабля.
Процесс продолжался достаточно долго, и к его окончанию поднятая пыль успела затопить всё обозримое пространство. Единственными, кто не страдал от едкого праха, были облачённые в герметичную броню стражники, остальные же закрывали глаза и садились на землю, пытаясь дышать через ткань ветхих одежд, чтобы хоть как-то защитить лёгкие от ядовитой пыли.
Аргел не избежал общей участи: когда клубы пыли расползлись по всей площади, он сидел, крепко зажмурившись, стараясь вдыхать редко и неглубоко, а на фоне плотно смежённых век грезился образ корабля, который, в сознании юноши, нашёл внезапную ошеломляющую аналогию: исполин был похож на серва, он и действовал, будто серв, в нём, помимо людей, таились сотни различных механизмов, и одно лишь восприятие данного факта переворачивало сознание.
Люди внутри серва… Даже в мыслях это звучало неслыханно, неприемлемо для сложившегося мировоззрения, где все механические обитатели Селена были заранее отнесены к категории диких, враждебных и смертельно опасных существ, переносчиков древнего проклятия. Но новая реальность, день за днём открывающаяся разуму и взгляду, всё настойчивее опровергала стереотипы, не давая взамен ничего, кроме недоумения и инстинктивного ужаса.
Одно Аргел понял со всей очевидностью: ему казалось, что теперь он знает истинную цену каждого глотка воздуха, который вдыхали обитатели городов.
Юноша ошибался. Ему только предстояло узнать её…
* * *
По большому счёту Аргелу повезло — его распределили в одну из штолен, решив, что сухощавый юноша не подходит для вращения ворота или доставки добытой породы по длинным многокилометровым тоннелям.
Путь вниз к своему последнему, как казалось, пристанищу он запомнил навсегда. У тёмного зева тоннеля группу рабов поджидал надсмотрщик, который оказался вовсе не стражником, а изменённым. Оказывается, воины Кол Адра осуществляли лишь внешнюю охрану реголитных копей, а в глубинах мрачных тоннелей царила иная власть, грубо вылепленная управляющими Союза на основе самых древних человеческих инстинктов.
От одного взгляда на поджидавшего их проводника душу сжимал резкий неприятный холод. В отличие от вновь прибывших, изменённый не был закован в цепи, он стоял у входа в тоннель, скрестив руки на груди, и равнодушно наблюдал, как медленно двигается к нему вереница подавленных, оборванных, потерявших всякий жизненный смысл рабов.
Короткий приказ, сдобренный недвусмысленным ругательством-предупреждением, и их повели в глубь штолен, где численность колонны новичков начала быстро редеть. От основного ствола наклонной шахты то и дело ответвлялись узкие, чуть выше человеческого роста тоннели, у входа в которые стояли, ожидая прибытия свежей рабочей силы, начальники участков. Они бесцеремонно хватали первого, кто попался им под руку, и толкали в сторону, пока не набиралось нужное, по их разумению, количество рабочей силы.
Аргел, который поначалу двигался в центре редеющей колонны, продержался дольше многих. Спустя некоторое время он уже шёл в окружении всего десятка людей, а центральный тоннель начал внезапно сужаться, заканчиваясь невысокой штольней.
— Всё, стоять. Пришли.
Надсмотрщик с изуродованным лицом был немногословен, предпочитая лишний раз огреть раба больно жалящей плетью, от которой били синеватые сполохи, чем говорить с несчастным, хотя бы объяснив, что и как требуется делать.
Вместо этого он раздал целую серию шоковых ударов, явно наслаждаясь гримасами боли на лицах рабов, и лишь затем, указав в глубь сумрачного прохода, приказал:
— Туда, живо. Что делать, вам объяснят старые рабы. Кто покинет штольню без разрешения, убью.
Аргел возненавидел этого изменённого с первого взгляда, но в тот день он даже не помышлял о каком-то отпоре. Вместе с десятком других рабов он покорно ступил в сумеречное пространство низкой штольни, которая, как и главный тоннель, также ветвилась, разделяясь на множество узких лазов, в которые можно было попасть, лишь согнувшись в три погибели.
Здесь их встретил очередной надсмотрщик, рангом пониже. Цепко ухватив Аргела за плечо, он без слов толкнул его, да так сильно, что юноша, потеряв равновесие, влетел в узкий лаз, больно стукнувшись головой и плечом о его край.
Не желая терпеть издевательства и получать увечья, он справился с болью и пополз по изгибающемуся проходу. Спустя десяток метров тот стал неожиданно расширяться и вдруг вывел юношу в освещённую тусклым светом нескольких фосфоресцирующих шаров пещеру.
Аргел выпрямился, оглядываясь по сторонам.
Прямо перед ним высился фрагмент стены древнего здания, по бокам неровными угловатыми наростами нависали глыбы пронизанной голубоватыми жилками породы, в центре своеобразной пещеры, где была свалена куча прелого тряпья, стояла тачка с отполированными ручками и в беспорядке валялся инструмент: клинья, молотки и кирки.
Ни надсмотрщиков, ни рабов…
Ноги Аргеландера подкашивались от усталости, тело само просилось к куче ветхого тряпья, — хотелось упасть на прелую ветошь и лежать не двигаясь…
Он подошёл к дурно пахнущей подстилке.
Из вороха тряпья на него смотрели тусклые старческие глаза. В сумраке небольшой пещеры он разглядел тощие руки с морщинистой, прилипшей к костям кожей, но собственная усталость была сильнее любых запахов и впечатлений Аргелу по-прежнему неодолимо хотелось лечь, но в эту минуту откуда-то сверху раздался голос:
— Эй ты, новенький! Подбирай куски камня, которые я буду откалывать, и выволакивай их через проход к центральной штольне.
Аргеландер с трудом поднял голову и увидел говорящего. Им оказался такой же раб, но уже без цепей на лодыжках и запястьях. Он устроился на самодельных лесах и монотонно вбивал клинья в трещины на поверхности внушительной глыбы воздушного камня, откалывая от неё мелкие куски.
— Если не будешь работать, вечером не получишь еду. А этого брось — он подыхает. Принимайся за дело, я не могу одновременно добывать камень и таскать его по проходу.
Аргел повиновался, скорее машинально, чем осознанно. За истёкший месяц его научили повиноваться.
…Первый день, проведённый в пещере, он помнил смутно. Легковесный воздушный камень казался ему неимоверно тяжёлым, пальцы вскоре начали кровоточить, и он попробовал воспользоваться тачкой, но сверху раздался грубый окрик:
— Не смей!
— Почему? — подняв голову, угрюмо спросил Аргел.
— Надсмотрщик поймёт, что проход достаточно широк. Тогда он не снимет с тебя цепи и сам обязательно пролезет сюда посмотреть. Увидит эту древнюю стену, и всё — от него уже не избавишься, будет стоять за спиной, глядя, как бы ты не утаил какую-нибудь древнюю вещицу. Таскай камни руками и делай вид, что тебе неудобно.
