Его пальцы вздрогнули, когда он добрался до разворота. В отличие от предыдущих снимков, довольно банальных, этот выглядел как настоящий шедевр. Том Катт, он же Джерри Хормон, он же «торговец телами», и в самом деле превзошел себя, создавая разворот. На заднем плане искрился не поддельный, а самый настоящий водопад, и мириады его брызг легким туманом зависали на всем пространстве снимка. На переднем плане влажно зеленели заросли кустарника. И наконец, из ветвей смело выступала Ева, чуть прикрытая листвой, загадочно улыбающаяся, со сверкающими капельками воды на коже… (он вспомнил росинки пота, выступавшие на ее теле, когда она уставала от любви:). Любой ценитель мог бы сказать, что у этой манекенщицы безукоризненная фигура.
— Я одна из тех немногих счастливых женщин, которые, обладая формами, получаются на фотографиях стройные, как камыш, — заявила она ему однажды.
Боль в паху стала почти непереносимой, такой же грубой и животной, как злоба, наполнявшая его сердце.
— Как она все-таки осмелилась на подобное, прекрасно зная его отношение к женщинам, выставляющими свои прелести на всеобщее обозрение? — Дэвид ощутил новый прилив злости и сжал кулаки. — Лицемерная шлюха! Стоило ли верить теперь во все пролитые ею слезы, признания, которые она тысячекратно произносила, умоляя его не уходить, потому что он единственный мужчина на свете, которого она любит и будет любить всегда.
Резко прозвучал зуммер телефона и поймал его врасплох. Он знал, что звонит Глория, и не торопился поднимать трубку, хотя понимал, что хочешь не хочешь, но ему придется с ней разговаривать. Стоявший на его столе и теперь надрывавшийся от звонков аппарат соединял его непосредственно с офисом Говарда Хансена, а Говард являлся старшим партнером адвокатской фирмы «Хансен, Хауэлл и Бернстайн», известной в городе больше как «Ха, Ха и Бэ».
Чаще всего ему звонила Глория, хотя иногда это делал и сам Говард. Телефон по-прежнему надрывался, и, прежде чем снять трубку, Дэвид сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду.
— Дорогой, ты уже справил свое маленькое удовольствие? Держу пари, что я, наконец, догадалась, почему ты всегда такой неприступный.
Остается только выяснить, каким образом она ухитрялась скрывать все эти выпуклости под узкими платьями?
— Послушай, Глория! Не понимаю, о чем ты? Ты прекрасно осведомлена о нашем разрыве с Евой. И мне на нее совершенно наплевать — пусть хоть в порнофильмах снимается. А если ей понадобится реклама, то я уж для такого случая постараюсь, — он вдруг понял, что позволил накопившемуся раздражению прорваться наружу, и постарался взять себя в руки.
Глория хихикнула — она всегда радовалась, когда предоставлялась возможность напакостить ближнему.
— Ты мне обязательно расскажешь о ваших отношениях, любимый, и со всеми подробностями. Но только когда успокоишься и прекратишь дышать мне в ухо, как ревнивый подросток. Передохни. — В трубке щелкнуло, и разговор прервался.
Сам того не желая, Дэвид опять принялся рассматривать фотографии Евы в журнале. Ну, «конечно, и как он сразу не догадался?! Она решила позировать для „Стада“ только для того, чтобы досадить ему и заставить его понять, что он потерял в ее лице. Да, таким образом Ева пыталась напомнить Дэвиду о себе. Ее назойливость раздражала его.
— Все равно она шлюха, — пробормотал он, и ему вдруг очень захотелось сообщить Еве об этом. Самое странное — это то, что он был уверен в том, что в эту минуту Ева тоже думает о нем. Некоторые мысли приходили к ним в голову одновременно.
— Проклятая телепатия, — говорила она в таких случаях.
Ругая себя последними словами за проявленную слабость, Дэвид не сдержался и набрал телефон квартиры, которую она снимала вместе с Марта. Бесполезно. Ее не было дома. Она слишком много работает, — да разве она сама не говорила ему об этом тысячу раз?
Но почему он не может забыть о ней, спрашивается? Разве он не знает, что ей наплевать, с кем залезть в постель — будь то мужчина или женщина? Когда несчастная, больная от ревности Стелла рассказала ему о Еве и Марти, он отказывался верить, но потом он застал Еву в постели с совершенно незнакомым мужчиной, которого они оба впервые увидели в доме Говарда. Все это так, но почему только от одной мысли о ней, при взгляде на ее фотографию он начинал чувствовать растущее возбуждение внизу живота?
На столе его ожидали письма, требовавшие ответа, и отчет, который ему давно следовало прочитать, но Дэвиду что-то совсем расхотелось работать.
— В конце концов, — тут ему показалось, что он разговаривает сам с собой, — в конце концов, отчего бы мне и не переспать с Глорией? По крайней мере, она явно ко мне не равнодушна и не скрывает этого. В любом случае, если речь идет о Глории, мне необходимо кое-что доказать себе самому…
Дэвид потянулся к телефону и набрал номер офиса старшего партнера адвокатской конторы «Хансен, Хауэлл и Бернстайн».
Тело Глории было изумительным, почти идеальным; единственное, что его чуть-чуть портило — это слишком развитые груди. Но они были высоки, упруги и тоже красивы. На их нежной коже, слегка маслянистой от крема, игриво поблескивали крохотные капельки воды. Злость, которая еще не улеглась в душе у Дэвида, сделала его даже более агрессивным, чем обычно. Да и на самом деле — какого черта он должен колебаться, терять время, когда Глория совершенно ясно дала понять, что хочет с ним быть. Он вытянул руку и коснулся ее груди — она не пошевелилась. Тогда он демонстративно извлек грудь из тесного бюстгальтера ее очень открытого бикини и, пригнув голову, стал жадно ласкать языком уже твердеющий от возбуждения сосок.
— Да, любимый, да, — выдохнула она из себя и, повернувшись всем телом к нему так, что и вторая ее грудь освободилась от покрова, прижалась к его обнаженному торсу. Его руки лихорадочно заскользили вниз по влажной коже, пытаясь забраться в еще мокрые после купания трусики. Добраться до ее заветных складок оказалось несложно — уже через минуту она была готова принять его. Он потянул ее вниз, совершенно забыв о том, что они находились не в доме, а на лежаках у открытого бассейна, где каждый мог их увидеть. Его пальцы исследовали ее интимные глубины, как бы проверяя, способна ли она вместить в себя его чувственность. Наконец он вошел в нее, и она влажно сомкнулась вокруг него, заманивая в себя, втягивая, засасывая… Солнце золотило ее светлые волосы и кожу, добираясь до кудрявых завитков внизу живота, засвечивая их, демонстрируя всему миру, что она натуральная блондинка. Она лежала на спине, принимая Дэвида, закинув голову назад, чуть съехав с лежака, на котором только что загорала, и жмурила глаза, защищаясь от ослепительных, почти белых лучей тропического солнца.
— Делай так, мой милый, именно так! — Ее ноги сомкнулись вокруг него в кольцо, и он почувствовал, как ее ногти вонзились в его ягодицы, прижимая к себе и стараясь заполучить его целиком. Она была похожа на крупное, покрытое светлыми волосами, животное, сопящее, визжащее, стонущее от неистового желания совокупления, «Такая же шлюха, как и все женщины, и Ева тоже шлюха, только Ева еще хуже прочих, потому что лгала, бессовестно лгала и лицемерила. Интересно знать, о чем все они думают, эти шлюхи, когда вопят и извиваются под тяжестью мужчины?» — думал Дэвид.
