Здесь ей было нечего делать, обо всем уже позаботились, даже о последних сборах перед дорогой. Если ей вдруг захотелось бы чего-нибудь еще, ей просто надо было бы вызвать звонком Джемисона и приказать ему, а дальше было уже его дело. Она беспокойно думала, как же все-таки Джемисон относится ко всей этой затее — последней прихоти своего хозяина. Он вообще о чем-нибудь думает, или он просто робот? Может быть, именно таким образом полагалось вести себя, чтобы выжить рядом с человеком, который собирался стать ее мужем?
Она бродила по комнатам, расположенным на первом этаже дома, пока не набрела на Брэнта, который, оторвавшись от телефонного разговора, предложил ей выпить успокоительного. Она отказалась, он хмыкнул и продолжил свои телефонные переговоры. Теперь Еву разбирало любопытство, кому он звонит, ведь он висел на телефоне, казалось, уже целую вечность, названивая все снова и снова.
— Мне нужно кое о чем распорядиться, прежде чем мы отбудем завтра, — объяснил он.
Да, конечно, она еще не является его женой и не имеет права задавать ему такие вопросы, но почувствует ли она когда-нибудь себя настолько уверенной с ним, чтобы спросить его о чем-либо?
Наконец Ева взобралась на верхний этаж, легла на кровать и щелкнула кнопками, чтобы зазвучала музыка. Чик — и прохладные, взвешенные, успокаивающие звуки полились из колонок. Однако они все же не могли заглушить ее мысли. Она подумала, что если бы приняла успокоительные таблетки, они, наверное, помогли бы ей.
О, Господи. Что же все-таки со мной будет в результате всего этого? Нужно ли мне это на самом деле? Конечно, у меня будут деньги, но я буду принадлежать только ему. Я его боюсь. И как же быстро все завертелось! Когда он занимается со мной любовью, он весь отдается мне, и это хорошо, и на это короткое время мой страх проходит. Но все остальное время он держится так сдержанно, так преднамеренно отстраненно… Я совсем не понимаю его, я не могу почувствовать, что у него внутри.
Она закрыла глаза, но его голос резко вторгся в ее мысли:
— Ева, не засыпай, мы ведь должны еще позвонить твоей матери, помнишь?
Она действительно вспомнила. И вновь не могла подобрать заранее слов для объяснения. Ее мать будет потрясена, конечно. Она была достаточно старомодной женщиной, чтобы непременно сделать вывод о том, что Ева беременна. Но мама ведь так и не спросит об этом. Бедная мамуля!
— Брэнт, можно я немного самоустранюсь и первым поговоришь с ней ты? Она же сразу подумает…
— Что ты беременна. Ну, ладно, детка, может, так и поступим, коль скоро мы все делаем в такой спешке.
— Брэнт!
— Ты сказала это, будто ты уже моя жена. Следи за собой.
Он сел на кровать рядом с ней и улыбнулся ей, и вдруг она поняла, как же редко он улыбается.
— Интересно, пойму ли я тебя когда-нибудь? — Слова выпорхнули из нее совсем случайно. Она хотела лишь произнести их про себя.
Он с удивлением посмотрел на нее, однако моментально овладел собой.
— Вот на это трудно что-нибудь ответить. Иногда даже я сам не могу разобраться в себе, уже давно бросил это бесполезное занятие. Единственное, чему я научился за три года курса самоанализа — это принимать себя таким, каков я есть на самом деле.
Его рука легла на ее бессознательно сжатый кулачок, который разделял их.
— Успокойся, Ева. Тебе необходимо научиться преодолевать свой страх и напряжение, которые ты постоянно чувствуешь по отношению ко мне.
— Брэнт…
— Да, я знаю. У тебя есть на это причины.
— Нет, дело не только в этом. — Она села, чтобы посмотреть ему в лицо. — Дело еще в том, что меня не покидает ощущение, что жестокость стала твоим инстинктом, что на самом деле тебе безразличны другие люди до тех пор… до тех пор, пока они не становятся тебе нужны по той или иной причине.
После того как она высказала это, она с волнением подумала, не зашла ли слишком далеко в своих рассуждениях. Однако он со стороны казался просто глубоко раздумывающим, будто бы в данный момент он подвергает анализу ее эмоциональный всплеск.
— Скорее всего, ты права, — наконец вымолвил он. — С тех пор… Ну, с тех пор, когда я был совсем молоденьким, я знаю, что на свете нет никого, кто мог бы помогать мне, кроме меня самого. И, как я понимаю, любой другой человек может прийти к подобному выводу. Если уж играешь в эту игру, тебе лучше знать все ее правила. И я их хорошо выучил. Поэтому если я жесток, а при этом кому-нибудь больно, я никогда не впадаю в рассуждения по этому поводу. Скорее всего, о других людях я никогда не думал как о живых существах. Ты, наверное, догадываешься, о чем я. Так, просто необходимые дополнения к избранному мной стилю жизни!
— Ты имеешь в виду твоих собратьев по вечеринкам? Но почему ты избрал именно это? Ты бы мог стать и монахом, рассуждать обо всем этом в каком-нибудь монастыре или живя в святых местах, или… или бы сделал для окружающего тебя мира что-нибудь такое, в чем нуждаются люди!
Он резко рассмеялся, и смех его носил иронический оттенок.
— Монахом! Да, кстати, действительно, можешь смеяться надо мной, но я как-то даже и об этом подумывал, однако это показалось мне скучнейшим занятием. Эта жизнь по канонам, вся эта дурь насчет послушания и целомудрия безо всяких видимых причин не по мне. К тому же мне не хотелось все время пребывать в одиночестве. На то были причины. Но ты хочешь знать, почему я живу именно такой жизнью теперь, ведь так? В основании ее лежит теория — сенсуализм, гедонизм как возможность дать выход мощному пламени, подвергнуть тело излишествам, а не воздержанию, чтобы высвободить разум. Что-то вроде воззрений тех древних монахов-аскетов, которые жили в пустыне, отшельников, которые настаивали на поиске собственного пути к спасению. Просто мой путь гораздо масштабнее. Я баловался и травкой, и кокаином, и ЛСД, и «коктейлем» — все, что ни назови из этой серии, я хоть раз в жизни да попробовал. Иногда наркотики помогают усилить ощущение чувств, понимаешь? Но через какое-то время все приедается, и иногда тебя начинают сдавливать стены, а ты — один и так чертовски напуган, потому что уже не можешь с этим справиться… Когда вокруг полно народу — это помогает, но лишь поначалу. А потом…
Пока он говорил, его взгляд потускнел, но неожиданно, в какой-то неуловимый момент их глаза встретились, и Еве показалось, что она наконец заглянула в глубины его души. Чувство, граничащее с состраданием, которое она испытала к нему в этот момент, заставило ее дотронуться до него.
— Не… Я не хотела ничего выпытывать у тебя. Я просто хочу тебя понять…
— Чтобы меня понять, нужно время, детка. Долго-долго надо учиться заботиться о других, а я ведь к этому не привык. Тебе придется помогать мне. Иногда я впадаю в гнусное настроение, но я хочу научиться хоть что-нибудь давать другим, а не только брать. Но, черт побери…
— Осторожно, — сказала она, содрогаясь. — Ты слишком раскрываешься. И я могу… я даже, наверное, могу кончить тем, что ты мне понравишься, и… может, из-за этого я наскучу тебе?
