Рамон тяжело дышал, лицо блестело от пота, ноздри раздувались.
– Почему не дерешься? Как еще напомнить тебе, что ты мужчина? – почти всхлипывая от ярости и разочарования, прохрипел он. – Или изрезать тебе лицо так, чтобы ни одна женщина больше не взглянула на тебя?
Через всю щеку Люкаса тянулся длинный порез, и теперь, когда Рамон вновь поднял кинжал, он инстинктивно загородился рукой, лезвие распороло предплечье.
Именно в эту секунду холодная выдержка уступила место ослепляющей ярости.
Как-то в Индии я видела схватку кобры с мангустом. Помню, зверек танцевал вокруг добычи, изредка набрасываясь, словно молния, и, укусив, отпрыгивал, а змея с раздутым капюшоном почти сонно раскачивалась взад и вперед, выжидая момента, когда можно напасть. Туземцы объяснили тогда, что мангуст почти всегда побеждает, но в тот раз либо он был слишком медлительным, либо гадина особенно злобной. Не забуду, как молниеносно она ударила.
И сейчас тело Люкаса мгновенно превратилось в смертоносное отравленное оружие. Он, казалось, едва заметно отклонился, загораживая правой рукой лицо, потом развернулся, в воздухе мелькнула левая рука, ребро ладони опустилось на запястье Рамона. Я успела заметить это прежде, чем нож, крутясь, вылетел и упал на землю. Рамон ошеломленно схватился за кисть, а Люкас приставил кинжал к его горлу.
Хесус Монтойа с шумом выдохнул, и я не могла понять, обрадован он или огорчен. Порыв ветра разметал мои волосы, над головой прогремел гром. Куда исчезли луна и звезды?
– Рамон, – хрипло прошептал Люкас, – довольно!
Но Рамон уже ничего не сознавал, пьяный от ярости и унижения.
– Нет! Ничего не кончено! Дерись же!
Я с ужасом наблюдала, как его руки поползли к кобуре.
– Твой нож – мой револьвер. Бросай кинжал, и побыстрее, Люкас, иначе я убью тебя!
С пренебрежительной легкостью и быстротой Люкас метнул кинжал, вонзившийся в землю между ногами Рамона, и в ту же секунду раздался выстрел.
Глава 26
Иногда я вижу во сне события той ночи и просыпаюсь с криком, вся в поту, – вспышки молнии, громовые раскаты, и Люкас, чудом устоявший на ногах, поворачивается, спотыкаясь, бредет к стене и медленно-медленно сползает вниз.
Голос доносится как будто издалека:
– Господи, Рамон! Ты все равно стрелок никудышный, особенно если разозлишься!
И я, вне себя от облегчения, заплакала – сухими, раздирающими душу рыданиями, потому что поняла: Люкас не убит, Люкас жив! Потом все было словно в тумане. Помню, как вырывалась из рук Монтойа, била его кулаками, крича:
– Пустите, пустите меня к нему!
Но Хесус толкнул меня к Рамону, все еще не выпускавшему дымящийся револьвер.
Я и его ударила; бросив револьвер, Рамон схватил меня за руки; оцепенение его мгновенно прошло, лицо яростно исказилось.
– Чудовище! Животное! – продолжала вопить я. – Все вы животные, все одинаковы. Все, все! Ненавижу!
– Слушай, она всего только женщина и не привыкла к крови, – вмешался Монтойа.
Я вывернулась из рук Рамона, безумно огляделась.
– Он умирает! Ведь ты этого хотел? Ну что ж, прикончи его, прикончи! Ты, Рамон, ты начал это! Хочешь доказать, что мужчина?! Отомстить за мою честь? Чего ждешь?!
Рамон снова с силой сжал мои пальцы, пока я не вскрикнула от боли, но он смотрел поверх моей головы на Монтойа, а голос звучал мертвенно-глухо:
– Я не хотел заходить так далеко! И все же чувствовал, что шел к этому почти всю жизнь.
Люкас привстал. Грудь его была залита кровью; одной рукой он вцепился в стену, из последних сил прислонился к ней. Молча. Думаю, у него не было сил говорить, но когда молния осветила его глаза, я увидела, что они такие же зеленые, застланные болью, как у тигра, подстреленного мной однажды.
– Отведи невесту в дом, Рамон, – спокойно велел Монтойа. – Собирается гроза, буря задержит нас в долине на несколько дней. Я присмотрю за твоим братом.
– То есть убьете его? Закончите то, что Рамон начал, так?
Я едва узнавала собственный голос – жесткий, бесстрастный.
Сверкающие глаза Монтойа вонзились в мои.
– Когда-то Люкас был мне ближе сына. Если я и убью его, то не так! Идите. Вы жених и невеста и должны быть вместе.
Я пошла за Рамоном – больше ничего не оставалось. Стальная хватка его рук не ослабевала, он почти волок меня за собой.
В передней комнате нас встретила Илэна, переодевшаяся из бархатного платья в шелковый халат; облако темных волос спадало на плечи, лицо побледнело и осунулось.
– Господи, что произошло? Я услышала выстрелы и послала Хесуса отыскать вас… Где Люкас?
– Ничего особенного, мать. Мы упражнялись в стрельбе. А теперь нам с Ровеной необходимо кое-что обсудить.
– Где Люкас? – криком вырвалось у нее, и Рамон выдавил безрадостную улыбку:
– Люкас с Монтойа. Думаю, им тоже есть о чем поговорить. Пожалуйста, мать, иди спать и хоть раз в жизни не вмешивайся!
Илэна побледнела, словно от удара, но гордо выпрямилась. В этот момент я испытывала невольное восхищение этой женщиной.
– Куда ты ведешь Ровену? – уже спокойно продолжала она. – Я хочу поговорить с ней.
Почувствовав в Илэне неожиданного союзника, я попыталась вырваться, но Рамон не разжал руки. Да, видимо, мне еще многое предстояло понять в характере мужчин семейства Кордес!
– Боюсь, тебе придется подождать до завтра. Сегодня Ровена занята.
– Рамон! Не забывай, ты еще не женат, – резко вскинулась Илэна.
– Я ничего не забываю, мамочка. Только советовал бы тебе не изрекать ханжеских сентенций!
Он потянул меня за собой, так что я чуть не упала.
– Ты слышала, как Люкас купил ее у апачей. Ну что ж, сегодня я отобрал у него Ровену. И как уже сказал, нам необходимо поговорить… а может, и не только…
– Рамон! Не знай я тебя лучше, подумала бы, что ты пьян! Ты забываешься!
– Мать, – расхохотался Рамон, – ведь ты беспокоишься не обо мне, а о другом сыне, который, правда, вовсе не твой, так что предлагаю тебе самой отправиться и посмотреть, что с ним!
Мы ушли, а она смотрела вслед, окаменев от изумления. Я спотыкалась на ступеньках, Рамон, не слыша протестов, подхватил меня на руки и понес в свою комнату. Привел меня в чувство только громкий стук распахнутой пинком двери. Рамон швырнул меня на кровать, словно надоевшую вещь, резко задвинул засов. Потом зажег лампу и повернулся ко мне, небрежно расстегивая куртку.
– Что на тебя нашло? – взорвалась я, но гневные слова прозвучали нерешительно.
