Выслушав сообщение Зарубина об Артеме Кипиани, Гмыря
задумался.
– Как мальчик-то, ничего? – неопределенно спросил он.
– Хороший парень, – уверенно ответил Сергей. –
Толковый и вообще очень симпатичный.
Оперативники понимали, о чем сейчас размышляет Борис
Витальевич. Информация Ермилова о том, что Дударев часто бывает на книжной
ярмарке в «Олимпийском», требовала, чтобы и в этой огромной толпе, помимо
других мест, выявлялись возможные связи подозреваемого. Работы навалом,
а людей не хватает. И при раскрытии преступления приходится
придумывать разные хитрые фокусы, направленные на сокращение объема работ.
Выход напрашивался сам собой: вместо того чтобы тупо искать неизвестно кого по
всей Москве, проще выпустить Дударева из камеры, чем-нибудь припугнуть как
следует и посмотреть, кого он побежит предупреждать об опасности.
– Борис Витальевич, – осторожно сказал Зарубин, –
он почти слепой. Разве мы имеем право вовлекать его в наши дела?
– Сколько ему лет, говоришь? – вместо ответа
поинтересовался следователь.
– Девятнадцать.
– Ну вот видишь, он совершеннолетний. И никто его
никуда вовлекать не собирается. Просто мы никому не скажем, что он ничего не
видит, а его попросим быть внимательным и никому из посторонних не говорить о
своей болезни, вот и все.
Селуянов тихонько хмыкнул. Гмыря, как и любой другой
человек, не был лишен недостатков, но оперативники любили с ним работать,
потому что Борис Витальевич в прошлом сам был сыщиком и понимал проблемы
розыскников. Более того, он в отличие от многих следователей частенько шел на
нарушения закона, не грубые, конечно, и не наносящие ущерба правосудию.
– Надо с родителями Артема поговорить, – предложил
Сергей.
– Тоже правильно, – кивнул Гмыря. – Как говорится,
для поддержки штанов. Но вообще-то, ребятки, об этом распространяться не
следует. Узнают – по головке не погладят.
– Понял, не дурак, – весело откликнулся Селуянов.
– Кстати, я слышал, Каменская вернулась, – неожиданно
сказал следователь. – Это правда?
– Истинный крест.
– Ты можешь попросить ее, чтобы она сходила к родителям
этого парня?
– Да я сам могу сходить, труд невелик, – удивленно
ответил Селуянов.
– Ага, ты сходишь. С тобой даже разговаривать не
станут, как посмотрят на твою дурашливую физиономию. И Серегу нельзя засылать,
молодой он еще, не сможет правильно построить разговор, если они упираться
начнут. А Каменская их уговорит. И потом, там же, как я понял,
какой-то музыкальный вопрос, ни ты, ни Зарубин в этом ничего не понимаете, а я
тем более. Зато Анастасия ваша – дамочка музыкальная, это я еще по делу Алины
Вазнис помню. Она тогда с оперными либретто разбиралась.
– Нет проблем, Борис Витальевич, только вы бы сами позвонили
нашему начальству, а? Моя просьба для Аськи – так, сотрясание воздуха.
А вот ежели ей начальство прикажет, то она все сделает.
– Позвоню. Кто у вас там на месте сейчас?
– Коротков.
– Кто?!
Селуянов с трудом сдержал смех. Никто и ничто на свете не
могло заставить его перестать шутить и веселиться, разыгрывать своих
коллег или просто подначивать их. И непередаваемым удовольствием для него
было в этот момент видеть, как исполненный собственной важности следователь
Гмыря будет стоять перед необходимостью обращаться с просьбой к Юрке Короткову,
которого он столько раз гонял как мальчишку.
– Почему Коротков? – спросил Гмыря недовольно. –
Что, никого из руководства отдела на месте нет?
– А он и есть руководство. Его неделю назад назначили.
– А Жерехова куда?
– На пенсию. По собственному желанию.
Борис Витальевич внезапно расхохотался и хлопнул Селуянова
по плечу.
– Ну и жук ты, Николай! Но меня не проведешь, сам таким был,
когда опером работал. Хлебом не корми, дай только следователя уесть. Ладно,
позвоню, корона не свалится. Как его отчество?
– Викторович, – с готовностью подсказал Селуянов.
Гмыря набрал номер и откашлялся.
– Юрий Викторович, Гмыря беспокоит. Могу обратиться с
просьбой?
* * *
К Екатерине и Тенгизу Кипиани Настя решила ехать в
форме. Ей отчего-то казалось, что так будет проще разговаривать. Все-таки не
мальчишка придет, а старший офицер.
Расчет оказался правильным, в форменных брюках, затянутых на
тонкой талии, и в рубашке с подполковничьими погонами Настя выглядела
одновременно необычно и привлекательно и вызывала доверие.
– Я не позволю втягивать моего сына в сомнительные
мероприятия, – сразу же заявила мать Артема. – Он еще совсем ребенок.
– Он не ребенок, – тут же возразил Тенгиз. – Ему
уже девятнадцать лет, он совершеннолетний. Если бы не зрение, он бы сейчас
служил в армии и, вполне вероятно, находился там, где стреляют. Ему пора становиться
мужчиной.
– Да какой он мужчина! Он только-только школу закончил! Нет,
нет и нет.
Екатерина казалась непреклонной, но Настя поняла, что спорит
она не с работником милиции и даже не с собственным мужем, а скорее сама с
собой.
– Катенька, но ведь от Артема ничего особенного не
требуется, – уговаривал Тенгиз. – Правда, Анастасия Павловна?
– Правда, – сказала Настя. – Мы не пытаемся
привлечь вашего сына к своей работе. Мы могли бы вообще ничего вам не говорить,
просто мы сочли, что будет неправильным не поставить в известность родителей.
Мы только скажем подозреваемому, что его соучастника видели на месте
происшествия и есть юноша, который его запомнил и может опознать. Ни имени
этого юноши, ни тем более его адреса никому не скажут. Единственная неправда,
которая будет иметь место, это утаивание информации о том, что юноша хоть и был
на самом деле, но ничего не видел. И в связи с этим просьба к вашему сыну
будет состоять в том, чтобы при незнакомых людях он старался не показывать, что
плохо видит, вот и все. Я, честно говоря, никакой опасности здесь не вижу. Но
если вы против, то я не смею настаивать.
– Нет, – снова сказала Екатерина, но, впрочем, уже
совсем нетвердо, – я боюсь за сына. Лучше мы сразу его увезем куда-нибудь.
Возьмем отпуск и увезем.
– Да глупости ты говоришь! – вспылил ее муж. – Для
чего мы с тобой тянули его столько лет, стараясь, чтобы Артем жил среди зрячих
и вел полноценную, нормальную жизнь, какую ведут все зрячие? Для того, чтобы
при первой же сложной ситуации признать его инвалидом и спрятать под крыло? Он
мужчина и должен совершать мужские поступки. Пора отпустить его от своей юбки.
– Но он же ничего не видит… – слабо сопротивлялась мать.
– Ну хорошо, давай рассуждать здраво, – вздохнул
Тенгиз. – Если бы он был полноценно зрячим, если бы дело касалось,
например, Дениски, а не Артема, что бы ты сказала?
