– А кого, по-твоему, он должен был убить? –
спросила Настя.
– Как кого? Дударева, конечно. Самого Дударева. История
человечества знает миллионы случаев, когда мужчина убивал своего соперника, но
я что-то не слышал, чтобы убивали жену соперника с целью потом этого самого
соперника упечь в тюрьму.
– Юрочка, ты никогда не задумывался над тем, что в русском
языке ярко проявляется половой шовинизм? – внезапно спросила Настя.
– Чего-чего проявляется?
– Половой шовинизм. В официальном правильном русском
языке есть слова, которые с равным успехом могут обозначать и мужчину, и
женщину, но все равно эти слова мужского рода. То есть изначально
предполагалось, что слово это может относиться только к мужчине. Например,
врач, строитель, шофер, инженер. Кстати, и все воинские звания мужского рода и
женской формы не имеют. Мы в разговорной речи, конечно, употребляем слова и
«врачиха», и «инженерша», и «полковница», но это именно разговорная речь.
В официальных документах так не пишут.
– А ты чего, обиделась, подполковница? Хочешь внести в
Думу предложения по реформе русского языка? – поддел ее Коротков.
– А еще есть слова «меценат», «собственник»
и «владелец», – продолжала Настя, будто не слыша его ехидной
реплики. – И когда их произносят, то все невольно думают о мужчинах.
Исторически так складывалось, что собственником и владельцем мог быть только
мужчина. Потом жизнь изменилась, а слова остались.
Она говорила негромко и задумчиво, не глядя на Короткова и
машинально вертя в руках зажигалку.
– Ну и что? Не пойму я тебя что-то. К чему ты мне этот
ликбез устраиваешь? Я тебя про Ермилова спрашиваю, а ты мне про ущемленное
женское самолюбие рассказываешь.
– Это не ликбез, Юра, это ответ на твой вопрос. Ермилов не
собирался убивать Елену Петровну. Он хотел убить Дударева. Но, делая заказ, он
не назвал конкретного человека, он дал приметы и номер машины и адрес, по
которому она паркуется каждый день. И велел убить владельца. Как он мог
знать, что в машину на водительское место сядет Елена Петровна? Ведь на машине
ездил только Дударев. У Елены даже прав не было. А несчастный Костя
Вяткин и знать не знал, что речь идет о мужчине. Ему сказали «владелец», он и
подорвал машину, когда в нее сел человек, которого по всем признакам можно было
признать за владельца. Костя-то понимал, что за этим словом может стоять в
равной мере и мужчина, и женщина.
Коротков подошел к распахнутому настежь окну и попытался
вдохнуть хоть немного свежего воздуха, но у него ничего не вышло. Воздух за
окном был таким же тяжелым и неподвижным, как в кабинете. Юрий расстегнул
рубашку, вытащил из кармана носовой платок, намочил водой из графина и, стоя
спиной к Насте, обтер грудь.
– Извини, подруга, организм не выдерживает. Хочешь? –
Он протянул ей платок и графин. – Я отвернусь.
– Не надо, я до дома потерплю.
– Не знаешь, когда это кончится? – с тоской спросил
Коротков, глядя в светлое еще небо.
– Каждый день обещают, но пока сдвигов не видно.
– Что за жизнь, Ася! Была страна советов, стала страна
обещаний. Мало того, что правительство все время что-то обещает и не выполняет,
так и синоптики за ними следом такую моду взяли. Мне каждое утро кажется, что
еще один день жары – и я просто умру. И каждый вечер я засыпаю с
надеждой, что утром проснусь – а там пасмурно и прохладно. Нет, лучше даже
холодно. Градусов двенадцать. Просыпаюсь, высовываюсь в окно и понимаю, что
надежда моя была дурацкой, погода – мерзость, а синоптики, которые мне уже две
недели подряд обещают грозовые дожди, – сволочи. Сказали бы честно, мол,
ребята, не надейтесь понапрасну и бегите-ка из города в другую климатическую
зону, потому как в ближайшее время ничего не «подешевеет», градусов меньше не
сделается и облегчения вам никакого не предвидится. Неприятно, конечно, но хоть
честно, и можно было бы не тешить себя иллюзиями, а спланировать свою жизнь
так, чтобы поменьше мучиться. А они что делают? Байками нас кормят. Гнать
их всех к чертовой матери надо, вот что я тебе скажу.
Настя украдкой оттянула на груди ворот майки и подула на
влажное от пота тело. На три мгновения стало полегче. Она в целом разделяла
ворчливое настроение начальника, только понимала, что говорить об этом и
тратить силы на раздражение бессмысленно. Температура воздуха от этого не
«подешевеет», и синоптики не перестанут ошибаться. Ей всегда становилось весело
при мысли о том, сколько ненужных слов произносят люди в повседневной жизни.
Слов, которые ничего не могут изменить и ни на что не могут повлиять.
А люди стараются, говорят, вкладывая в свою речь столько эмоций и нервов и
наивно полагая, что это поможет.
– Юр, хватит ныть, давай делом займемся, – миролюбиво
предложила она. – Ты с ребятами связывался, которые с пиратством борются?
– Связывался.
– Что они рассказывают про «Мелодию-Плюс»?
– Много всякого. Во-первых, парни, на лотках у которых
они накрыли левые кассеты, свою фирму не сдают, несут заранее подготовленный
бред о поставщике, который появляется время от времени и сдает товар на
реализацию. Бумажку на товар он им показывает, и о том, что кассеты
нелицензионные, они и знать не знают. Вранье очевидное, но привязать товар к
фирме пока не удается. На фирме, естественно, проводили обыск, но левых кассет
не нашли. То ли они их там не хранят, то ли их предупредили заранее, и они все
вывезли. Но ребята с обыска вернулись в полном шоке.
– Господи, да чем же этих тертых калачей можно было
шокировать? – удивленно спросила Настя.
– А их всегда повергает в транс тот факт, что
криминальные структуры оснащены техникой в тысячу раз лучше, чем милиция. Офис
у «Мелодии» нашпигован такой техникой, что бедному менту удавиться впору от
зависти. Там в стенки и в потолок ни одного гвоздя вбить нельзя.
– Почему? – не поняла она.
– Места нет. Все занято самой совершенной техникой, в том
числе и направленной на то, чтобы никто снаружи не проник не только бренным
телом, но и любопытным глазом или длинным ухом.
– Круто, – покачала головой Настя. – Юра,
а ты бы стал встречаться с человеком даже по простому, обычному делу, если
бы знал, что у него в комнате все просматривается и прослушивается?
– Что я, псих? – возмутился Коротков. –
Я свою частную жизнь оберегаю так же свято, как служебную информацию.
– Правильно, солнце мое незаходящее, и дело тут не в охране
частной жизни, а в нормальных человеческих чувствах. Неприятно знать, что тебя
записывают, даже если ты спрашиваешь, который час. А теперь ответь мне,
любимый начальник, если бы ты сидел в комнате, где все набито техникой, стал бы
ты трезвонить об этом каждому входящему?
– Опять же, я не псих. Зачем же мне столько техники, если
все будут об этом знать? Нерационально, пустая трата денег. А к чему эти
вопросы? Ставишь на мне психологический эксперимент?
