В свете факелов гостиницы я увидел отца: тот стоял без оружия, в ночной рубашке, окруженный людьми, носящими знаки Уорика. Рядом с отцом, неподалеку от груды булыжников, стояла моя наспех одетая мать. Позади них вырисовывался корпус одного из кораблей.
Противники намного превосходили нас числом, но мы сделали все, что могли, потому что отец мой ничего уже не мог сделать.
Враги двинулись на нас, выкрикивая имя Уорика, но наши крики «за короля!» вскоре потонули в лязге металла. Сражаясь, мы оставили позади несколько раненых. Я видел, как один из людей противника упал с перерезанным коленным сухожилием, взывая по-французски к Деве Марии.
Еще одного рубанули по лицу, так что он ослеп от крови. Один из наших был убит — Джозеф Картер из Графтон-Милл, да упокоит Господь его душу, — а я получил рану в плечо, достаточно глубокую, чтобы выронить меч. И раньше, чем у моего горла оказался кинжал, я понял, что все кончено.
— Спасайтесь! — хрипло закричал я своим людям, испугавшись, что их убьют, и кинжал царапнул мне шею.
И они бросились бежать по темным улицам.
Воины Уорика не стали их преследовать и, насколько я мог различить в темноте, не пытались захватить город.
Казалось, все, что им было нужно, — это мы, Вудвиллы, и корабли, которые их господин считал своими.
Чья-то рука тяжело опустилась на мое раненое плечо. Я подумал, что боль навсегда оставит клеймо на моем теле, а потом на плечо нажали так, что я тяжело ударился коленями о булыжник.
Люди, окружившие моих отца и мать, стали подталкивать их к краю пристани. Мне связали руки за спиной.
— Вы, подонки! Подлецы!
Я попытался повернуться, чтобы оказаться лицом к лицу с тем, кто меня схватил, но кинжал снова царапнул шею.
— Да как вы смеете? Как вы смеете! Я рыцарского звания!
— Мы получили приказ, — ответили мне, поднимая меня на ноги. — Пойдемте.
— Вы должны развязать меня под честное слово!
— Как же, жди.
— Я увижу, как вас повесят за это, отродье!
Я споткнулся на сходнях, потому что со связанными руками не мог удержать равновесие.
— Вы не имеете права обращаться так с человеком рыцарского звания!
Я попытался гордо взойти на палубу, но оступился и упал вперед, ударившись раненым плечом о бочку. Один из людей засмеялся, потом второй. Я с трудом встал на колени и увидел, что смотрю снизу вверх на отца. Матушки моей нигде не было видно. Что они с ней сделали?
— Сын, веди себя тихо. Побереги силы до того времени, когда они тебе понадобятся.
Отец повернулся к человеку, который уже грубо вздергивал меня на ноги:
— Добрый господин, не все люди обучены правилам рыцарства, но вы, я уверен, хорошо сведущи в них. Мой сын и вправду рыцарь, и вы можете полностью доверять его честному слову. Вы и вправду должны так поступить, сэр. Мой господин Уорик ничего другого и не ожидает, потому что он сам такой же доблестный рыцарь, как и любой другой в королевстве, и мне это хорошо известно.
— Да, он таков, хотя говорят, что мой господин Марч вполне может с ним соперничать, — сказал тот человек. — Ладно, господин мой, я поверю вашему слову, что вашего сына не надо связывать.
Я не мог больше такого стерпеть.
— Вы должны верить моему слову, сэр, а не слову моего…
— Мой сын еще очень молод, — ласково перебил отец. — Мы все некогда были такими же горячими головами, правда? Не будете ли так добры его развязать?
Гордость не позволила мне потереть запястья, на которых веревка оставила синяки.
— Сэр, — обратился я к отцу, не обращая внимания на того, кто все еще стоял у моего плеча, — а как же моя мать?
— С ней все более или менее в порядке. Они не станут обращаться с ней дурно, — попытался улыбнуться отец. — Думаю, нам придется предпринять небольшое путешествие в Кале. Ей всегда нравился этот город, и она обрадуется возможности поговорить на родном языке.
И так уж случилось, что матушке такая возможность представилась на долгое время.
Солнце уже разогнало туман. Люди вокруг меня едут с прикрытыми лицами, голоса этих северян сухие и отрывистые. Говорят они только о насущных делах, почти ни о чем, кроме этого. Похоже, они знают так же хорошо, как и я, в чем заключается их дело. Все эти люди настороже, как и любой тяжеловооруженный всадник или лучник во время исполнения своих обязанностей. Но они не слишком тревожатся, потому что мы находимся в тех местах и среди тех людей, которые давно уже подчиняются Ричарду Глостеру. Ни нервных взглядов через плечо, ни ладоней на рукоятях мечей, ни торопливых изменений планов. Только плотный отряд, рысцой направляющийся в сторону Йорка в начале длинного, жаркого дневного пути. Это молчаливое будничное путешествие похоже на любое другое, его маршрут, остановки в пути, конечная цель — все распланировано.
Но для меня конец путешествия будет не таким, как для других, — он станет моим концом, концом моей жизни на этой земле.
Иногда я думаю, будет ли он таким, каким однажды привиделся мне. В день нашего паломничества в Кентербери меня окружали камни, а сверху лился золотистый свет. Откуда-то доносилось пение, оно вздымалось и опадало под сводами. Я пополз вперед на коленях. Каждый новый камень обдирал их все сильнее, каждый дюйм был испытанием моей силы, испытанием моего смирения, моего терпения, моего желания предложить все Богу. Боль и унижение, тело и душа слились воедино, предлагая себя там, в святилище мученика, который некогда предложил больше, чем я когда-либо смогу, который с готовностью отдал свое «я», чтобы погибнуть лютой смертью во имя Господа. Каким маленьким и слабым было мое подношение в сравнении с жертвой святого: моя короткая, юная жизнь!
Громадные камни пахли льдом и землей. Густой и резкий запах ладана, медленно высыхающего железа святой воды на моих губах, лбу и голой груди, вонь пота. Боль и жара начали звучать музыкой в моем мозгу. Я добрался до верха ступенек, и золотистый свет заклубился передо мной, как облако. Я мог бы двигаться быстрее, боль подгоняла меня спешить к таинству, к драгоценной гробнице, будто повисшей передо мной в воздухе, манящей и мерцающей. Рубины, слоновая кость, сапфиры и золото обрамляли немногие дошедшие до нас бренные останки, наполняли мои глаза и нос запахом, что звенел в ушах, как колокол, притягивал и очаровывал меня, оставив лишь одно желание: добраться до его сердца, до места упокоения святого Томаса, где боль и горе превратятся всего лишь в тень, в воспоминание о даре, который я некогда вручил Богу.
Уна — Среда
Лайонел стоит на платформе, когда мой поезд подъезжает к Сент-Олбансу. Если Иззи больше не похожа на художницу, то Лайонел ничуть не изменился: бизнесмен из Сити, почти удалившийся от дел только потому, что уже заработал столько денег, сколько мог пожелать. Все на нем добротное и ухоженное: твидовая куртка, отутюженная рубашка и безукоризненно завязанный галстук, тончайшие кожаные перчатки, ботинки, начищенные так, что их не устыдился бы кавалерийский офицер в отставке. Черные волосы красиво прилизаны на висках. Помню, я заметила, как Лайонел стал приобретать этот лоск, когда только начал работать в Сити, и это впечатление усилилось после его встречи с Салли.
