Сидя в кровати, Пиб глядел в слуховое оконце под потолком и чувствовал, что время несется в три раза быстрее, чем прежде. Дождь с ураганной силой хлестал по волнистому шиферу на крыше. Пиб в который раз вспоминал последние мгновения перед взрывом той бомбы – гудение самолетов, частое дыхание и стоны родителей, звук их трущихся друг о друга тел, он опять чувствовал, как на него накатывает страх, опять умирал от желания помочиться. Это было как в фильме, источавшем тревогу и несчастье. Или как в кошмарном сне. Он так до конца и не понимал, скучает ли он по своему семейству. Может, и да – ведь он все время ждал, что вот сейчас, как только откроется дверь, войдут его родители или сестра, что он их увидит в конце коридора, за занавеской или за загородкой. Они все еще жили внутри него, но были словно в тумане, как если бы взрыв навсегда смазал их контуры.
Дверь спальни отворилась с легким, скрипом, и в комнату проскользнула чья-то бледная и безмолвная тень. Пиб затаил дыхание, но через мгновение узнал Стеф. Он не видел ее уже почти десять дней. Как сказала Соль, Задница частенько так пропадала. Поскольку она принадлежала к «свободным элементам», то есть к тем, кто имели право отлучаться когда и куда угодно, она отчитывалась в своих передвижениях лишь самому командиру Сангоану или центурионам. Соль произносила «Задница» грубым тоном, скривив губы. Она терпеть не могла взрослых девиц, которые нарочно трясли грудью перед носом парней. Однажды Пиб случайно увидел, как Соль, стоя перед запотевшим зеркалом в общей душевой, изучала свою ПОГ – полностью отсутствующую грудь или плоское очертание груди.
У Пиба пробежали мурашки по коже. Ночной визит Стеф привел его в замешательство. На ней была широкая футболка, из-под которой торчали голые белые ноги. Она села на край кровати, положив ногу на ногу.
– Ты, кажется, еще не справился с испытанием, – прошептала она. – Надо бы поторопиться – у тебя в запасе всего один день и одна ночь.
– Я не могу найти свидетеля, – пробормотал он, и на глазах у него выступили слезы.
Он не добавил, что умирает со страху при одной мысли о необходимости укокошить человека, будь тот хоть самой распоследней сволочью. Она наклонилась над ним. Пиб глубоко вдохнул ее аромат – смесь запаха пота, мыла и слегка затхлых духов. Он удержался и не заглянул внутрь выреза на ее футболке. Он бы все отдал, чтобы она протянула к нему руку и коснулась его тела под рубашкой.
– А со мной ты говорил?
– А что? Неужели… неужели ты согласна?
– При условии, что мы сейчас же отправляемся. И так слишком много времени упущено.
– Но декурион…
– Сегодня ночью не было бомбежки, значит, завтра не будет налета.
– А как же комендантский час?
– Не забудь свою пушку.
Он подождал, пока Стеф уйдет, откинул простыню и встал. На соседней кровати Соль изо всех сил притворялась крепко спящей, она дышала глубоко и ровно, лицо ее застыло, но Пиб уловил на закрытых веках живую искорку. Он натянул брюки, обулся, достал из металлического шкафа большой маузер и патроны, надел куртку, добытую во время последнего рейда «подонков», и помчался за Стеф.
Они под проливным дождем пересекли пустынный остров и побежали по деревянному мостику, переброшенному через рукав реки. Город лежал в полной тьме, из которой внезапно возникали фасады зданий и изломанные очертания руин. Вокруг – ни единого огонька, оживлявшего темноту; ни свет фар какой-нибудь колымаги, ни проблеск луны, ни мерцание звезд не отражались на дрожащей поверхности Луары. Как всегда по ночам, ОКЭ, Объединенная Компания энергоресурсов, отключила электричество, и город, весь регион, вся страна и вся Европа погрузились в кромешную мглу.
Они направились по широкому бульвару в сторону центра. Темнота была наполнена какими-то тайными шорохами. Юркали крысы, вечные обитатели развалин; шевелились во сне бомжи – мужчины, женщины, дети, которые спали где попало или спрятавшись под кое-как сляпанными навесами из всякого барахла, под кусками шифера, досками или, в худшим случае, под открытым небом. Каждую неделю после бомбежек целые толпы людей оказывались на улице. Рано или поздно они теряли и работу, ведь у них больше не было ни адреса, ни телефона, ни сменной одежды, ни законных прав. День ото дня бывшие чиновники, руководящие кадры, служащие, мастеровые вынуждены были попрошайничать, красть, драться, словно последние нищие, чтобы получить свой ежедневный паек. Власти, не справлявшиеся с остальными проблемами, давно махнули рукой на безостановочно растущую армию пострадавших от бомб. Едва намеченные грандиозные программы по компенсации жилья были тут же забыты. После пятнадцати лет войны на Восточном фронте казна Единой Европы заметно истощилась. Отец Пиба, перебрав спиртного, начинал поносить бездарей, которые, сидя в своем Брюсселе, проматывали наши деньги, разбазаривали наши налоги, пировали на наши бабки. Но на трезвую голову он признавал, что европейские руководители действуют во имя наших интересов в очень трудное время.
Пиб с трудом поспевал за Стеф. Она шла широким, энергичным шагом, с силой рассекая стену дождя. Ее левая рука лежала на прикладе кольта двадцать второго калибра под пятнистой черно-серой униформой. При малейшем шуме Стеф замирала и вглядывалась в темноту, словно хищная птица. Светлые и черные пряди ее мокрых волос переплелись. Хотя присутствие Стеф ободряло Пиба, он дрожал от холода и страха. Куртка промокла насквозь, вода пробиралась под рубашку, мерзко царапала кожу, проникала до самых костей. Он с сожалением подумал о теплой кровати, об удобной спальне, об убаюкивающем стуке капель по крыше. Дуло маузера, засунутого за пояс, упиралось в пах и давило на бедро.
– Стой!
Стеф кивнула подбородком в сторону трех фигур, показавшихся на тротуаре в десяти метрах от них. Они вынырнули из подъезда дома, частично разрушенного взрывом. Трое бритоголовых мужчин, одетых в прямые кожаные пальто, такие длинные, что подол подметал землю.
– Зомби, – шепнула Стеф.
Пиба словно ударили под дых. Ему захотелось припустить со всех ног, но тело не слушалось – оно отключилось, окаменело. В школе Пьер-Жан навел на него страху рассказами о зомби, совершенно заторможенных типах, напичканных кучей химикатов, от которых не чувствуешь боли, нанюхавшихся ПВХ или еще чего-то в том же роде. Они выходили на охоту между двенадцатью ночи и четырьмя утра, подвешивали жертвы ногами вверх, вырывали им ногти, зубы, а потом рубили на мелкие куски. Пьер-Жан говорил, что фараоны находили несчастных на рассвете еще живыми, но до того искалеченными, что предпочитали прикончить их выстрелом в голову, а не отправлять в больницу, да, да, это ему отец рассказал, а он-то работал в канцелярии легиона.
– Ну, красотка, сейчас мы порезвимся с твоим братишкой!
Неожиданно голос с важного тона сорвался на немыслимый дискант. Пиб не смог бы сказать, кто именно из троих говорил. Они стояли не двигаясь, закрывая собой весь тротуар, и в их неподвижности было что-то неумолимое. Пиб недоумевал, почему Стеф не давала сигнала смыться, воспользовавшись темнотой и дождем. Если им повезет, они смогут оторваться от этих психов в лабиринте улиц и развалин. Конечно, можно было бы вытащить пушки и стрелять по ним, как по картонным мишеням, но они казались неуязвимыми, высеченными из пуленепробиваемого материала. Теплое пятно быстро разрасталось между ног Пиба. Он опять описался, это случилось само собой, и остановить это он был не в силах. Вот черт!
