Голос Стеф подействовал на него, как электрический разряд. Обида, накопившаяся за день, прорвалась мощным потоком из нутра и из горла.
– Это по твоей вине, сучка проклятая! ПО ТВОЕЙ ВИНЕ! Я же говорил, что нельзя оставлять тачку без присмотра! Скажешь, я этого не говорил? Ты обосралась, Задница! Что же нам теперь делать?
Повернувшись, он взглянул на нее почти с ненавистью. Она ответила обезоруживающей улыбкой, невинной и безмятежной. Красота ее казалась еще более лучезарной в сумраке наступающего вечера, как будто солнце зашло в нее. Пистолет, засунутый за резинку трусиков, оттопыривал платье на боку. В руках у нее были две обоймы, которые она предусмотрительно взяла с собой.
– Здесь не так уж плохо.
– Ты забыла, что мы должны ехать на Восток?
– Пути…
– Господни неисповедимы, и пятое, и десятое!
Ярость Пиба испарялась в злобных репликах. Прежде ему понадобилась бы неделя, чтобы прийти в себя, свой гнев он бы холил и лелеял, словно ядовитое растение, постепенно преображая его в ненависть.
– Классиков ты знаешь.
– Некоторых знаю. Черт возьми, Стеф, ты что, ничего не воспринимаешь трагически?
– Страдания человечества не оставляют меня равнодушной. Иногда я плачу, но слезы мои не имеют значения, они ни на что не влияют. В любом случае, сегодня я не вижу никаких причин для терзаний.
Не так уж она была не права, на берегу Средиземного моря было совсем неплохо. Запахи пустоши, сосен, морской соли были куда лучше, чем вонь бензина и перегретого мотора.
Сквозь нависшие облака блеснула молния, послав электрический разряд в море.
– Причина жаловаться, и весьма основательная, у нас появится, если мы быстро не найдем какое-нибудь убежище.
Она вытянула руку, показав на побережье.
– Мне показалось, что там виднеется крыша.
Виллу содержали в образцовом порядке: расчищенные дорожки в саду, ставни и черепичная крыша в прекрасном состоянии.
– Как ты думаешь, тип, который увел у нас тачку, имеет какое-то отношение к этой халупе?
– Не исключено. Посмотри отсюда.
Забравшись на скалистый выступ, она показала на бухту внизу. Несмотря на дождь и темноту, Пиб узнал место, где они купались. Если вор следил за ними, то, конечно, заметил, как он сдрейфил, как не посмел даже прикоснуться к своей подруге, а ведь она была обнаженной, сама предлагала себя. Лицо у него вспыхнуло от запоздалого стыда. Он благословил наступившую ночь, скрывшую от нее, как горят у него щеки. Грохот разорвал небо, и хляби небесные открылись. Они побежали под навес, где грудой лежали два десятка спасательных жилетов, валялись пластмассовые стулья и рыболовные сети. Дождь молотил по крыше, усиливаясь с каждой вспышкой молнии, с каждым раскатом грома. Во время кратковременного затишья они попытались проникнуть в, виллу. Их встретили бронированные двери, герметичные ставни, слуховые окна, забранные вертикальными прутьями. Настоящий бункер. Смирившись, они вернулись под навес, соорудили подобие матраса из спасательных жилетов и легли в обнимку, чтобы согревать друг друга.
Дыхание Стеф на затылке, прикосновение ее рук к животу вновь пробудили у Пиба желание. Побежденный усталостью, он все же задремал, временами просыпаясь, как от удара. Будили его раскаты грома и вспышки молнии: на мгновение он зачарованно вглядывался и вслушивался в грозу, потом равномерный стук дождевых капель и спокойное тепло Стеф успокаивали его, усмиряли.
Он вновь открыл глаза. С предчувствием опасности. Дрожа от холода. С напряженными до предела нервами. Гроза ушла дальше, оставив за собой сломанные ветки деревьев и усыпанное звездами небо. Он ощупал рукой матрас возле себя. Стеф исчезла. Тревога волной поднялась от живота к горлу. Куда она делась?
Негромкие голоса, скрип гравия на дорожках. К вилле подходили какие-то люди. Не вполне проснувшись, он вскочил, потерял равновесие на неустойчивых жилетах, успел вовремя ухватиться за один из столбов навеса. С бешено бьющимся сердцем стал искать пушку в кармане куртки. Чья-то рука схватила его за плечо. Вздрогнув всем телом, он резким движением вывернулся и, не помня себя от ужаса, выхватил пистолет.
– Спокойно, это я.
Белое платье, бледное лицо и улыбка Стеф. Не снимая судорожно сжатый палец со спускового крючка, Пиб шумно перевел дух, постарался унять дрожь.
– Черт, Стеф, ты меня до смерти перепугала!
Жестом она велела ему успокоиться и говорить шепотом.
– К нам гости, – тихо сказала она. – Около пятнадцати человек. Мужчины и женщины.
– Надо смываться! Чего мы ждем? – выдохнул Пиб.
Она смотрела на него с той непроницаемой улыбкой, которая всегда сопровождала самые безумные ее идеи.
– Их.
– Что значит, их?
– Мы ждем их.
23
Перед тем как сесть в машину, он опрокинул стакан водки, но ему так и не удалось окончательно проснуться. Электронные часы на приборной доске показывали четыре с четвертью.
Четыре с четвертью.
Неподходящий час для поездок по извилистым разбитым дорогам Шера. А ведь жена давно говорила, что ему следовало выбрать узкую специализацию – скажем, проктологию, ведь люди все чаще маются животом, у всех запоры, больные задницы, проблемы с геморроем… – и перебраться в город. Но Мсье предпочел общую медицину и выкупил практику у старого хрыча, докторишки в захолустном Шере. Мсье и его великие идеалы. Мсье, видите ли, верит в свою спасительную, искупительную, гуманитарную миссию, верит в свое призвание и получает жалкие гроши за возню с деревенскими пентюхами. С тех пор как европейское правительство упразднило систему социального обеспечения, на бедняков уже нельзя было рассчитывать – его гонорары, действительно, не позволяли нормально жить. Если бы он послушал ее, они бы сейчас обитали в роскошной квартире или в собственном доме в Бурже, вели бы светскую жизнь, не растрачивая даром целые вечера на идиотские программы европейского телевидения, пили бы вина лучших сортов, а не ужасающий пикет, который дарили ему некоторые пациенты, их дети не ходили бы в жалкий коллеж со скверными истеричными учителями, и машину они давно могли бы сменить, и отремонтировать кухню, к которой никто не притрагивался лет тридцать, и т. д. и т. п. Если бы он ее послушал.
Он никогда ее не слушал. Женился он на ней по обязанности, во имя долга, поскольку их первая сексуальная близость увенчалась беременностью, а в Европе архангела Михаила у молодых людей не было иного выхода, кроме как жениться на дурах, ухитрившихся залететь в ту же ночь, когда они теряли девство. Дура? Он подозревал, что его обвели вокруг пальца, попросту использовали. Она была из рабочей семьи и обречена на прозябание, так как получила скудное образование. И она сделала все, чтобы поймать в свои сети студента медицинского факультета. Она принадлежала к той категории расчетливых девиц, которые умели извлекать выгоду из сокрушительной нравственности, обуявшей женщин Европы. Она не учла лишь того, что ее будущий доктор никогда не станет практикующим врачом, который интересуется только банковским счетом и положением в обществе. С ее мнением он никогда не считался, в конце концов, не могла же она получить все разом. И вообще, чего ей было жаловаться: на жизнь он зарабатывал, у него был большой дом – насквозь дырявый, и машина на ходу – более трехсот тысяч километров на счетчике, каждый месяц он исправно оплачивал кредит, ребятишки были накормлены и одеты, на столе всегда стояло вино – среднего качества, да еще кое-что оставалось про запас.
