Он сделал последний глоток из фляжки, подошел к окну, стал всматриваться в занимающийся день. День зябкий, ненастный, закутанный в облака. День, который повзрослеет и состарится, изойдет дождем под тяжестью сумрака. Адский круговорот. Абсурд. Он чувствовал себя опустошенным, но умиротворенным. Давно он не испытывал такого душевного покоя.
Старуха вошла в комнату с подносом, на котором позвякивали кофейник, сахарница, ложки, чашки и графин, наполовину заполненный душистым напитком.
– Вы думаете, он выкарабкается? – спросила она, показав глазами на мальчика.
– Парнишка крепкий. Поправится. Но какое у него и у нее будущее?
Она подала ему чашку кофе.
– Сколько сахара?
– Не надо, спасибо.
Горячий горький кофе придал ему сил.
– Я бы оставила его у себя, но вы знаете, что за люди здесь. Они меня не любят, рассказывают обо мне гадости, кто-нибудь обязательно донесет легиону на меня, на них.
Сев на край постели, она маленькими глоточками шумно прихлебывала кофе из своей чашки, взгляд ее был устремлен вдаль. Внезапно она показалась ему красивой и благородной в этой черной одежде. Волосы белым потоком струились по ее плечам. Старых женщин, которые не пожертвовали бы свои волосы на алтарь смирения, было совсем мало. Так ведь это волосы колдуньи, сказали бы деревенские. Или волосы усамы.
– Девочка слишком нервничала, никак не могла уснуть после того, как вы ее осмотрели, – продолжала старуха. – Она рассказала мне, что произошло. Подпольщики решили освободить заключенных ЦЭВИС-Центра. Они не знали, что их поджидала рота легионеров. Кажется, там просто бойня была. Она потеряла всю семью, кроме младшего братика. Оба спаслись чудом. Чудом. Другого слова не подберу. Их сочли мертвыми. Бросили в кузов грузовика, который должен был отправиться к большой печи, знаете, бывший завод по утилизации белковых продуктов. Сейчас там сжигают трупы. Они могли бы сгореть заживо. Господи, в каком мире мы живем? – В сущности, с 1940-х годов мало что изменилось.
Мамаша Бриан поставила чашку на поднос и вытерла рот тыльной стороной ладони.
– Они с братом воспользовались остановкой и спрыгнули с грузовика. Он не мог идти, и она тащила его на руках через поля до моего дома. Это безумие так никогда и не закончится?
Он вымыл инструменты, сложил их в чемоданчик, надел плащ.
– Кабинет я открываю в два часа.
– Чуточку кальвадоса на дорожку?
– Не откажусь.
Он залпом выпил яблочную водку, которую она налила прямо в чашку. Огненная струя потекла по венам, разлилась в голове.
– Я должна вам деньги.
– Знаете, это не обязательно.
Она вынула из кармана юбки две банкноты в пятьдесят евро и протянула ему.
– Берите, берите. Надо же их потратить перед уходом. На что они мне там, наверху?
Он взял банкноты и засунул их в карман плаща. На сей раз жена не сможет упрекнуть его, что он съездил зря. Надо будет только придумать правдоподобную историю, чтобы оправдать ненормально долгий визит. На обратном пути он сочинит подходящий сценарий. Он любил размышлять за рулем, один как перст в своем коконе из стекла, металла и резины.
– Днем я загляну к вам.
– Я… я могу позвонить в случае нужды?
– Конечно.
Он пожал ей руку, прежде чем выйти за порог, уселся в машину, включил зажигание, разогрел мотор в течение нескольких секунд, затем включил первую скорость. Встретившись глазами с острым и одновременно сердечным взглядом старухи, он пожалел, что не познакомился с ней раньше.
24
Будь даже ты преступнее всех людей, сумеешь пересечь океан зла на ладье Мудрости.
Бхагават-Гита IV-36
Верзила оглядывал их недоверчиво. Похотливые искорки вспыхивали в его темных глазах, когда он смотрел на Стеф. Куртка под мышкой оттопыривалась – наверняка пушка. Он шел к навесу тяжелым шагом. Пиб хотел спрятаться, но Стеф ухватила его за руку и принудила стоять на месте.
Уже давно рассвело, но полтора десятка человек, укрывшихся в вилле на ночь, все еще не выходили наружу. В еще тусклом свете были видны краснокирпичные стены и крыша, темно-зеленые кусты, беловато-серые дорожки, веселые пятна диких цветов.
– Вы двое, что вы здесь делаете?
– У нас сперли тачку, – ответила Стеф. – Мы искали, где переночевать.
Сторожевой пес, этот тип, короткая стрижка, низкий лоб, раздувающиеся ноздри, подозрительные глаза, приподнятая верхняя губа, острые клыки. С громадными кулачищами, торчащими из рукавов куртки, лучше было дела не иметь.
– Проблема в том, что отпустить я вас не могу…
– Почему? Мы не сделали ничего плохого.
– Вы плохо выбрали место и время. Вам не повезло.
Пиб метнул яростный взгляд на Стеф. Почему они не смылись, когда еще было можно? От ночных передвижений по парку зажиточной и уединенной виллы просто разило неприятностями. Но она, дура несчастная, увидела в этом знак неба, заявила, что в этом, возможно, решение их проблемы. Пуля в башку или в брюхо – это она называет решением проблемы? И вообще, проблема-то в чем?
– Почему? – не унималась Стеф. – Что здесь творится?
Верзила ухмыльнулся и сунул руку за пазуху. Усмешка застыла, когда он увидел направленный в лицо кольт Стеф. Скорость, с какой она извлекла пистолет из-под платья, ошеломила Пиба. Он появился у нее в руке словно по волшебству.
– Я задала тебе вопрос…
Верзила примирительно поднял руки.
– Спокойно, красотка. Не балуйся с этой штучкой. Сама не заметишь, как выстрелишь.
– Ты из меня дуру не делай! Я умею с ним обращаться. Оставляю тебе выбор между мгновенной смертью и долгой агонией. Пуля в сердце или пуля в живот.
Губы у верзилы дрогнули, лицо посерело.
– Ты, сучка, нас выслеживала? Я не знал, что легион теперь вербует девчонок. Убери свою игрушку. Если ты выстрелишь, будешь иметь дело с остальными.
– Мы из «подонков», не из легиона.
Верзила с явным облегчением покачал головой.
– Сразу надо было сказать! Мы в одной лодке.
– Минуту назад ты собирался нас прикончить!
– Ну, не мог же я наследить, оставив двух свидетелей. Теперь я знаю, что вы на нас не настучите. Эта вилла – база для отправки беженцев морем. В бухту за ними приходят корабли.
– Куда их везут?
– Куда они хотят, ясное дело! Исламские страны, Америка, Азия, Австралия… Зависит от них. Особенно от их финансовых возможностей.
– Те, что отправляются сегодня ночью, куда едут?
– Можно мне опустить руки?
