На вид женщине можно было дать от сорока до пятидесяти, но Марк не сомневался —она намного старше: об этом свидетельствовали врожденная властность и уверенный тон, когда-то она явно занимала высокий пост. Она пригласила Марка зайти в класс, где пыхтела старая печка, топившаяся мазутом, только после того, как он показал ей журналистскую карточку и объяснил в двух словах цель своего визита.
—Вы явились в Обрак не за истиной, мсье, —сказала она. —В высших сферах решили, что Иисус Мэнгро —подходящий объект для издевательств или —хуже того —что он представляет собой общественную опасность.
Я права?
Она придвинула стул поближе к печке, повесила мокрые шерстяные перчатки на спинку и протянула квадратные узловатые пальцы к раскаленному железному ящику.
Марк понял, что ничего не добьется, если будет играть с этой старой девой: она слишком умна, и ее меньше всего на свете волнуют "ужимки и прыжки". Она проницательна, хитра и совершенно нечувствительна к лести.
—Меня пригласили сюда, чтобы попытаться чуть больше узнать о его детстве.
—Откуда столь внезапный интерес? Иисус Мэнгро проповедует уже два с половиной года...
—Проповедует? Я слышал только о... так называемых чудесах.
Она села на стул, вытянув короткие толстые ноги.
В классе царил образцовый порядок: столы выстроились строгими рядами, стекла и кафельный пол блестели чистотой, доска выглядела безупречно черной, карты и рисунки идеально ровно висели на серо-зеленых стенах.
Марк готов был поспорить, что малыши, окончившие у нее пять классов, без малейших проблем поступали в среднюю школу.
—Ну конечно, для тех, с кем вы общаетесь, эти чудеса могут быть только "так называемыми", —прошептала учительница, глядя в пустоту, словно обращалась к самой себе. —Чудеса ведь могут уничтожить стереотипы, чудеса влекут за собой установление нового мирового порядка, чудеса обнажают всю абсурдность привычных для власти игрищ.
—О какой власти вы говорите? Мы, в журнале...
—О создании и поддержании зависимости, мсье.
Возьмем для примера ваш журнал: без него легко можно обойтись, вот вы и крутитесь, паразитируете на обществе.
Марк почувствовал себя школьником, которому строгий педагог читает мораль за плохое поведение, и прикусил губу, чтобы не выдать раздражения.
—Мы всего лишь предлагаем нашим читателям некий взгляд на вещи. В демократической стране независимость прессы и свобода слова являются...
—...Чушь собачья! Вы принадлежите к сообществу людей, чье существование ничем не оправдано, вы озабочены одним —собственным выживанием.
—Возможно, но мы сохранили свою независимость.
Взгляд женщины был таким проницательным, что Марк передернулся всем телом.
—Я не вижу перед собой независимого человека.
—Да что вы об этом знаете?
Она ничего не ответила —только смотрела на него с сочувственно-ироничной улыбкой на губах, Марку захотелось развернуться и убраться отсюда, хлопнув дверью, —у него тоже есть гордость, черт бы все это побрал! —но внутренний голос шепнул: "Останься, болван!
Давай сними куртку!" Машинальным движением он достал пачку сигарет и тут же понял, его собеседница вряд ли потерпит, чтобы кто-то обкуривал ее класс.
—Угостите меня сигаретой?
Марк подумал, что ослышался, но спохватился и положил в протянутую ладонь сигарету и зажигалку.
—Вы... курите?
Она выдохнула густой клуб дыма, вернула ему зажигалку и ответила:
—Иногда.
—Давно вы здесь работаете?
—Скоро тридцать лет.
Марк тоже закурил, глядя в окно на засыпанный снегом городок.
—Спрашиваете себя, как можно провести тридцать лет в подобной дыре, я угадала? —спросила она.
Марк снова вздрогнул: именно этот вопрос он себе и задавал...
—Я родом из Парижского района, но привыкла к покою, тишине, холоду... Я была очень счастлива здесь.
Даже после того, как Эдмон —человек, из-за которого я переехала в Обрак, —бросил меня, как старый носок, чтобы жениться на местной девушке. Я не стала матерью, но у меня было множество детей...
—В том числе Иисус?
Она поморщилась, мгновенно постарев на двадцать лет.
—Настоящий журналист, да? Не выпускаете добычу?
Да, вы правы, Иисус, безусловно, повлиял на меня больше всего —в прямом и переносном смысле слова. Что неудивительно для женщины, которую зовут Мари-Анж!
Марк позволил себе слегка улыбнуться. Немного поискать —ив окрестностях наверняка обнаружатся Иосиф, ясли, пастухи, вол, ослик и три мага-волхва.
—Каким был Иисус? Умнее других? Каким-то иным?
—Иным —безусловно, хотя бы по рождению. Думаю, его мать рассказала вам, что он происходит из племени колумбийских индейцев десана. Но он отличался и своим поведением. У него были исключительные способности и великолепные отметки, но для него это не имело значения.
—А что имело?
—Благополучие его товарищей. И мое тоже. —Заметив вопрошающий взгляд Марка, женщина пояснила: —Те самые чудеса. Иисус срастил несколько переломов, вылечил бессчетное количество случаев гриппа, гастрита и инфекционного менингита...
—Но как вы можете с такой уверенностью утверждать, что именно он исцелил все эти болезни?
Она раздавила окурок в маленьком стеклянном горшочке, встала, подошла к окну и долго молчала.
—Я была приговорена, —произнесла она наконец так тихо, что Марку пришлось напрягаться, чтобы все расслышать. —Рак поджелудочной железы. Когда ставят этот диагноз, жить вам остается от силы три-четыре месяца. Я уже собиралась лечь в клинику на химиотерапию, и тут в мой дом пришли Иисус, его мать и сестра.
Это случилось майским вечером —я до сих пор помню, как сильно пахла сирень. Я всегда любила ее аромат.
Иисус попросил меня лечь на диванчик, положил руки мне на живот и держал... не знаю, сколько времени —может быть, два часа. Я почувствовала такой сильный жар, что потеряла сознание. Проснувшись на следующее утро, я увидела склонившиеся надо мной лица Иисуса, его матери и его сестры. Он сказал: "Я только что вернулся из дома всех законов и всех духов. Я молился там о твоем исцелении. И меня услышали". Иисусу было в тот момент девять лет. Девять. Они ушли, я два дня без сил лежала на своем диване, а на третий почувствовала в себе достаточно сил, чтобы встать.
Женщина повернулась, устремив взгляд на деревянный стол в глубине прохода.
—Что вам сказали врачи? —спросил Марк, выдержав паузу.
—Я больше ни разу не была в клинике. Наверное, мне следовало показаться врачу —хотя бы для того, чтобы медики подтвердили и зарегистрировали факт моего выздоровления, но мне было страшно. Я испытывала дикий и нелепый страх, что болезнь вернется, если я покажусь профессору, "отпустившему" мне то ли три, то ли четыре месяца жизни.
