Она кивнула подбородком на дверь.
—Говори тише. В этой комнате нет микрофонов, но у стен есть уши. Я знаю только, что ты —Матиас. И что я должна передать тебе инструкции.
Он передернулся, словно пытаясь восстановить равновесие ускользающей реальности, подошел к ней.
—Черт, да сколько же тебе лет?
—Девятнадцать. Я знаю, что выгляжу намного моложе.
—И ты... обслуживаешь всех этих мужиков?
Она ответила не сразу.
—У меня нет выбора, я выполняю задание. Если справлюсь, жизнь здесь останется просто дурным воспоминанием.
Все эти парни только побазлать мастера — кончают минуты через две, а через тридцать секунд уже храпят.
—Чем они тебя держат? Блэз и Кэти?
—Я не знаю ни Блэза, ни Кэти. Думаю, у нас с тобой одинаковая история: исполнять приказы или сгнить в тюрьме. Я дала снотворное отцу и двум моим братьям, а когда они заснули, перерезала всем троим горло, отрезала яйца —как же они ими гордились! —и выбросила в окно. Хорошо легавые вмешались —не дали соседям забить меня до смерти. Потом они предложили мне выбор: сесть или стать шлюхой и работать на них. Во всех смыслах этого слова.
—Значит, ты вроде Никиты?
— Ну да, только мне не разрешают баловаться с оружием. Я "работаю" телом.
Матиас знаком предложил Хасиде присесть на диванчик, пристроился рядом, вдохнул ее аромат —легкая, светлая нотка в тяжелом запахе, исходящем от стен и пола.
—За что ты перерезала горло отцу и братьям?
—Они были отпетыми мерзавцами, так били мою мать, что она умерла, а они выдали это за несчастный случай. Превратили меня в домашнюю прислугу. Сделали своей подстилкой: братья по очереди насиловали меня. Потом стало еще хуже —они продали меня старику кузену, мерзкому типу, но очень богатому, я должна была переселиться к нему, как только мне исполнится пятнадцать.
Яростный огонь, полыхавший в черных глазах Хасиды, лучше всяких слов говорил о неутоленной ненависти.
—Сколько ты уже работаешь на легавых?
—Скоро будет четыре года.
—Как тебе удалось попасть ко мне сегодня ночью? Ты знала, что Хаким хочет сделать мне "подарок"?
—У живущих здесь женщин свой уговор с Измаилом. Мы не создаем ему проблем, если он за день предупреждает, кому с кем предстоит трахаться. Мы сами устанавливаем очередность. Я узнала, что угандиец заплатил за женщину для тебя, и вызвалась сама. Если бы не вышло так, придумала бы что-нибудь другое.
—Сколько ты живешь здесь?
—С самого начала. Восемь месяцев. Я была любовницей одного талиба —он отвечал за организацию французской ячейки "Джихада". Настоящий маньяк, законченный псих.
—Ты спала с Хакимом?
—Два раза. Он —самый добрый из всех. Наш общий любимец. Остальные — грязные животные, в том числе те —черные из Америки.
—А где ты родилась?
—В Ливии. Но мне было всего три месяца, когда родители переехали во Францию.
Матиас несколько секунд смотрел на огромного паука, бежавшего вдоль трещины на потолке.
—Так что там за инструкции?
Хасида заерзала на диване, ей было явно не по себе.
—Они не вмешаются, —ответила она низким голосом.
Паук исчез в щели, и Матиас перевел взгляд на собеседницу.
—То есть бойня состоится, —добавила она. —И ты должен вести себя как член их команды. Как один из этих чокнутых. И еще они не хотят, чтобы ты рисковал и вызвал хоть малейшее подозрение у боссов "Джихада". Не сейчас.
—Они не слишком продвинутся в расследовании, если мне всадят пулю в башку, —спокойно заметил Матиас.
—Еще хуже будет, если меня прижмут: я могу заговорить, начнется возня.
Хасида подняла на него глаза —взгляд был тяжелым, с проблеском иронии.
—Проглотишь пулю, не успеешь и пасть разинуть! Ты —всего лишь один из вариантов. Сдохнешь —они просто заменят тебя другим.
—И сколько нужно убить народу, чтобы они отреагировали?
Она устало пожала плечами.
—Раз допускают все это смертоубийство, значит, готовится что-то еще —нечто гораздо более важное!
А в этом случае человеческие жизни ничего в их глазах не стоят! Даже больше —если в общей свалке погибнут дети, они и это используют —заставят толстосумов плакать у телевизоров.
—Значит, я отправляюсь завтра с боевиками и стреляю от живота во все, что движется?
Хасида вздохнула, и пряди волос, упавшие на лицо, слегка колыхнулись.
—Мне сказали, ты это обожаешь —убивать.
Матиас бросил на нее косой взгляд и внезапно подумал, что она по-настоящему привлекательна.
Он не стал противиться желанию.
—Бросать гранаты в толпу... Я не это называю убийством.
—А в чем разница?
—В удовольствии, которое получаешь, бродя в ночи —в одиночестве, в ожидании, в ощущении, что какая-то нить связывает тебя с твоей дичью.
—Я испытала оргазм, когда лезвие бритвы перерезало горло отцу и кровь брызнула мне в лицо. Я и правда кончила, даже трусики намочила. Ни один мужчина такого со мной не добивался. Отец, прежде чем сдохнуть, открыл глаза, он меня видел и, думаю, понял, что собственная дочь зарезала его, как барана. Он пытался что-то сказать — может, позвать на помощь. Знаешь, звук получился такой забавный, как будто шарик сдулся.
А потом он весь затрясся, как старичок с болезнью Паркинсона. Я испугалась, что скрип кровати разбудит братьев, хотя подмешала им в кофе лошадиные дозы снотворного.
Их я убила и ничего не почувствовала, будто мясные туши разделывала. Это уж потом мне пришло в голову отрезать им яйца. Отправить их в ад без главного предмета мужской гордости. Странно, я никогда никому этого не рассказывала —ни полицейским, ни адвокату, ни судье. Никому.
—А мне почему рассказала — мы же друг друга совсем не знаем?
Хасида откинула назад голову, заложила за уши непослушные пряди волос. Матиас машинально отметил для себя, как оттягивают мочки тяжелые серебряные серьги.
—Не знаю, я тебе почему-то доверяю, мне кажется, ты не из тех, кто судит других.
—Возможно, но после таких признаний я, пожалуй, побоюсь спать с тобой.
Хасида издала гортанный смешок —и Матиас снова почувствовал желание.
—Сначала нужно, чтобы я захотела!
—Эй, Хаким заплатил —не забыла!
—Между нами все иначе, мы —коллеги! У меня нет причин спать с тобой.
—Даже если сама захочешь?
Она замерла, словно получила удар кулаком в лицо, ее взгляд был напряженно-вопрошающим.
