На исходе вторых суток, когда в сердцах многих стала гаснуть надежда, поднялся Малик и, глядя на статую богини сухими, воспаленными глазами, начал раздеваться со словами:
— Не хочешь крови, возьми в жертву меня, богиня…
Мы оцепенели… Такого никто не ожидал. Парень покачивался в ритуальном танце, сбрасывая с себя одежду и напевая под нос молитву.
На смуглой коже танцевали отблески жертвенного огня, оттеняя стройную фигуру. Перекатывались налитые силой мышцы. Обнаженный дроу сейчас был подобен богу, да простят они меня за подобную дерзость.
Вдруг в круг вышел Рель, присоединяясь к добровольной жертве.
— Ты куда? — вырвалось у меня.
Он на мгновение обернулся, посмотрел на меня затуманенными глазами и сказал, просто и честно:
— Я виноват и с таким грузом жить не хочу.
И в танце уже сплетались двое.
Четкие, выверенные движения завораживали, песня звала, манила за собой. И вот к их танцу присоединился третий. Незаметно для себя мы все вступили на этот путь, приняв участие в танце, приводящем танцующего к смерти, если будет принята его жертва.
— Это что вы тут устроили?! — раздался разгневанный голос богини, снизошедшей до нас. Окутанная золотистым светом прозрачная женская фигурка возникла на алтаре и… уперев руки в бока, завопила: — Еще раз спрашиваю, что вы тут устроили?!
Мы преклонили колени перед величием богини, и я ответил:
— Мы пришли к тебе с просьбой, богиня…
— Голыми?! — перебила она меня, притопнув ножкой.
— Ну да, — не нашлось у меня другого ответа. — Прими нашу жертву…
— Чего? — не поняла она. — Какую жертву? Где она?
— Нас… всех, — отозвался я, склоняя голову и со смирением ожидая ответа.
— Зачем мне столько голых мужиков? — оторопело пробормотала Йаола на грани слышимости. — Что мне с ними делать?
Несмотря на трагичность момента, мои губы тронула улыбка, так смешно выглядела растерянность божества.
— Возьми наши жизни, только спаси и верни… — начал объяснять я, но тут рядом с Йаолой возник мужчина.
Он грозно осмотрел место действий, оценил обстановку и, повернувшись к жене, проревел:
— И как это называется?! А?!
— Жертва?.. — неуверенно подсказала мужу богиня.
— Разврат! — припечатал он, с отвращением разглядывая нас.
— Но, дорогой, — кокетливо заворковала Йаола, — мальчики хотели как лучше, им нужна информация о…
— Знаю я, чего им нужно! — оборвал бог смерти. — А еще лучше знаю, что нужно тебе! Марш домой!
— Как скажешь, любимый, — немедленно согласилась она. Уже исчезая, добавила: — Не обижай мальчиков, они старались…
— Оголялись! — язвительно закончил бог. — Иди-иди! Сам разберусь!
Дождавшись ухода жены, Йолар повернулся к нам, выдержал минуту молчания и рявкнул, багровея:
— Встречаемся в моем главном храме! Извращенцы! И чтоб все были одеты, а не то покараю!
И тоже пропал…
Грянул громкий смех. Мы стояли обнаженными и, глядя друг на друга, со слезами на глазах покатывались от хохота.
— Голые… — повторяли мы и не могли остановиться. Видимо, накрыла реакция на предыдущие события.
Веселье оборвал шаман. Он справедливо заметил:
— Лучше уйти. Если Йолар внезапно вернется, а мы все еще раздетые, то на этот раз нам уйти от наказания за оскорбление божества не удастся.
— Кто знает, где главный храм бога смерти? — спросил я.
Миртель вздохнул.
— Его еще называют «ласточкиным гнездом». Он далеко в горах. Ехать туда три-четыре дня, не меньше. Если взять ночь на отдых и на сборы, завтра утром как раз сможем отправиться, — уважительно сообщил знахарь.
Мы бесславно бежали. Дома нас ждали обеспокоенные слуги, горячая пища, крепкое вино и… тоска. Черная, выматывающая душу, заставляющая выть… Скорбь, сплотившая нас в горе и разъединяющая в чувстве вины. Печаль по маленькой хрупкой эльфийке, умевшей смешить и смеяться.
Отправив гонца с распоряжением о подставных лошадях на всем пути нашего следования, я упал в черный провал вместо сна. Наутро, еще до восхода солнца, мы выехали из замка и поехали на восток. Три дня сломя голову неслись по дорогам, останавливаясь только на путевых станциях — передохнуть и сменить перекладных лошадей.
На рассвете четвертого дня на взмыленных конях подъехали к горному храму. Я велел остаться Малику, которого дома ждала семья, с лошадьми. Он поник головой, но возразить не посмел.
Одинокий и холодный, нависал главный храм бога утлым гнездовьем на отвесной круче. Хлипкие деревянные лесенки без перил взбирались ввысь, являя головокружительное зрелище. Один за одним, шатаясь на гнилых досках, поднимались мы к храму. Отворились резные деревянные створки, застонал под нашими ногами пол…
Мы отлично знали, за чем шли. И прекрасно помнили, чем за милость бога битв и смерти придется платить.
Такого бога нельзя подкупить золотом или мехами, драгоценными камнями или ладаном. Его милости не достичь одними лишь дарами или самоотверженным молитвенным поклонением. В смертельном танце придется сойтись лучшим из лучших. Если повезет, из моих спутников вернется половина. Если нет — живым отсюда не выйдет никто.
Знахарь достал священный бубен. Бойцы сняли камзолы и разделись до рубашек, поделившись на пары. Каждый взял любимое оружие. Рель захватил боевой шест, Халид — парные сабли, Сунно — хлыст и длинные кинжалы, Арт достал укороченный тяжелый меч и круглый щит.
Парни шутили, хотя волнение и тревога оставили печать на их лицах. Кожа обтянула скулы, под глазами легли тени.
Наступил решающий момент. Один на один кружились две пары, выплясывая на прогибающихся досках пола над пропастью. Как только звуки боя стали громче, мои стражи начали танцевать, не столько прилагая силы, чтобы немедленно убить друг друга, сколько на первых порах демонстрируя свое мастерство, чтобы привлечь бога войны.
И он пришел. Уселся, донельзя довольный, на троне из черепов и пожелтевших костей и стал ласково поглаживать еще один, окровавленный череп, взятый с амвона.
Моим воинам хватило мужества не озираться. Они продолжили сражаться, раз за разом все ожесточеннее нападая друг на друга. Постепенно из мелких порезов заструилась кровь. Они не останавливались. Знали: чем дольше, красивее и кровавее получится сражение, тем больше шансов на милость жестокого божества. Смысл существования воина — жить и умереть в бою. Семейных среди дроу не осталось, поэтому они выкладывались по полной. Бойцы не рассчитывали покинуть это место, надеялись лишь обелить в смертельном поединке свое имя от несмываемого позора.
А звук бубна становился все тревожнее, пронзительнее… Мы настолько увлеклись жестоким зрелищем, что не сразу услыхали легкие шаги.
