— М-да, любопытно, — сказала она. — А красная липучка для чего?
— Сигнал, что книга для тех, кто читает хорошо. Цвет обычно соответствует определенному возрасту.
— А если ее захочет почитать тот, кто не соответствует?
— Мина, — снова попыталась остановить ее мать.
— А кому рекомендовать Уильяма Блейка? — не унималась Мина. — "Тигр, тигр, жгучий страх! Взор горит в ночных лесах".
[5]
Это только для особо выдающихся или всем дозволено? И с какого возраста?
Я смотрел на нее и молчал. Не знал, что отвечать. Хотелось быстренько перелезть через ограду и смыться домой.
— А если пометят "для слабых", то сильные эту гадость и в руки не возьмут? Скажут, мура?
— Мина! — окликнула ее мама в третий раз. Миссис МакКи улыбнулась мне. — Не обращай внимания. На нее иногда находит.
— Ну и ну! — возмущенно выдохнула Мина и умолкла.
Она записала что-то в черный блокнот. И снова подняла глаза.
— Что же ты? Иди делай уроки, как благонравный ученик.
Ее мама опять улыбнулась.
— Пойду-ка я в дом, — сказала она. — А ты, Майкл, не стесняйся. Заткни ее, если разбуянится. Хорошо?
— Ладно, — буркнул я.
Мы долго сидели молча. Я притворился, будто читаю "Юлиус и дикари", но слова, мертвые, пустые, не желали складываться.
— Что ты пишешь? — спросил я наконец.
— Дневник. Тут про меня, про тебя и про Скеллига. — Она ответила, не поднимая глаз.
— А если кто-нибудь прочитает?
— С какой стати? Это же мой дневник, личный, не имеют права.
Она снова принялась усердно писать.
Я вспомнил, как мы пишем дневники в школе. Строго раз в неделю.
А мисс Кларц регулярно проверяла, чтоб все писали разборчиво, расставляли правильно запятые и не делали орфографических ошибок. Нам ставили оценки за дневники, как за все остальное: за посещаемость, за опоздания, за отношение к предмету. Но я не стал рассказывать этого Мине. И продолжил якобы читать книгу. Только глаза щипало. От подступивших слез: я вспомнил про малышку в больнице. И тут уж совсем не смог сдержаться.
— Прости, — сказала Мина. — Правда, мне очень стыдно. Нам многое не нравится в школах, особенно издевки и насмешки. А тут я сама издеваться принялась. Прости. — Она сжала мою руку. — На самом деле все замечательно! — сказала она. — Нас ведь трое: ты, я и Скеллиг. Он, наверно, ждет. Что мы ему отнесем?
Глава 24
— А чей это дом? — спросил я, когда она отперла калитку и повела меня через сад. Мы спешили к двери с надписью "Опасно для жизни".
— Был дедушкин. Он умер в прошлом году. И оставил мне этот дом в наследство. Когда мне исполнится восемнадцать лет, я стану законной владелицей. — Она вставила ключ в замок. — Мы собираемся его ремонтировать. Потом будем сдавать.
Мы ступили во мрак, сжимая в руках свертки и пакеты. Шепоток бесшумно шмыгнул за нами.
— Но ты не волнуйся, — добавила Мина. — Ремонт начнется еще не скоро.
Я включил фонарик. И мы быстро прошли в комнату, где уложили его на рассвете. Там его не оказалось. В комнате было пусто и гулко, словно никого тут никогда и не было. Потом мы все-таки обнаружили за дверью Минину шерстяную кофту, заметили на полу дохлых мух… Шепоток мяукнул где-то выше: он устремился вверх по лестнице. Там мы и нашли Скеллига — он не то прошел, не то прополз полпролета.
— Развалина! — сердито проскрипел он, когда мы присели рядом. — Того и гляди, помру. Дайте аспирину!
Я порылся у него в кармане, достал из пузырька две таблетки и засунул ему в рот.
— Вы все-таки двигаетесь! Один! Без всякой помощи!
Он поморщился от боли.
— Хотите подняться выше? — спросила Мина.
— Да-да, повыше, — прошептал он.
Мы побросали свертки и, легко подняв его, перенесли на первую площадку.
Он застонал. Боль, видимо, была адская.
— Положите тут, — едва проскрипел он.
Мы внесли его в комнату — похоже, спальню, — с высоким беленым потолком и светлыми обоями и осторожно опустили у стены на пол. Сквозь неплотно пригнанные доски, которыми были забиты окна, сочился скудный свет и падал на его бледное, иссохшееся, изрытое морщинами лицо.
Я побежал за свертками. Мы расстелили одеяла на полу, прислонили к стене подушку. Рядом поставили пластмассовое блюдце для аспирина и пузырька с рыбьим жиром. Я открыл бутылку пива и тоже поставил рядом. На другое блюдце мы положили бутерброд с сыром и полплитки шоколада.
— Это все вам, — прошептала Мина.
— Давайте мы вам поможем, — предложил я.
Он замотал головой. Сам перевернулся на живот, подтянул коленки и переполз на карачках на расстеленное одеяло. Мы видели, как по его щекам стекают крупные слезы и, дробясь, падают на пол. На одеяле он замер, пытаясь отдышаться. Мина приблизилась, присела рядом.
— Сейчас я устрою вас поудобнее.
Она расстегнула пуговицы его пиджака. И принялась стаскивал, пиджак с плеч.
— Не надо, — проскрипел он.
— Доверьтесь мне, — сказала она мягко.
Он больше не сопротивлялся. Она выпростала из пиджака одну руку, потом другую, сняла с него пиджак. И мы увидели то, чего ждали и во что боялись верить. У него на спине, пробиваясь сквозь рубашку, росли настоящие крылья. Освободившись от пиджачных пут, они начали распрямляться — неровные, помятые, с кривыми, треснувшими перьями. Распрямляясь, они сухо похрустывали и подрагивали.
Крылья оказались шире его плеч и вздымались над головой. Скеллиг опустил голову еще ниже, почти до пола. Из глаз его снова катились слезы. Он охал и ойкал от боли. Мина потянулась к нему, погладила лоб, щеку… Потом робко провела рукой по оперению.
— Вы так прекрасны, — прошептала она.
— Дайте мне выспаться, — проскрипел Сксллиг. — И я хочу домой.
Он уткнулся лицом в подушку, а крылья продолжали шириться, распрямляться у него за спиной. Мы еще раз потрогали перья и вскоре услышали мерное дыхание: Скеллиг уснул. Шепоток, мурлыча, пристроился у него под боком.
Мы взглянули друт на друга. Моя рука, только что трогавшая чудесные перья, все еще дрожала. Я снова дотронулся до перьев кончиками пальцев. Провел по ним всей ладонью. Настоящие перья, а под ними кости, суставы, сухожилия — все, что держит крыло в полете. Скеллиг дышал мерно, но с хрипом и свистом. Я на цыпочках прошел к окну, выглянул сквозь щель на улицу.
