Шульц размотал брезент, засунул в пасть дуло двуствольного ружья и нажал на спуск обоих курков. Патронов в стволе не оказалось, но этот отчаянный жест принес ему некоторое облегчение.
Впоследствии Шульц неоднократно использовал этот прием, чтобы успокоить нервы. И, само собой разумеется, однажды ружье все-таки выстрелило.
Одноместный вертолетик, носивший над Кордильерами грузного Шульца с его охотничьим снаряжением, легко вытянул двоих. (Троих, если точнее.)
В пригороде Каракаса лазутчики переоделись, заняли номер в мотеле и заказали авиабилеты.
* * *
Во вторник лейтенант Яблочкин и курсант Мушкина сошли с трапа самолета в Санкт-Петербурге и сели в присланную за ними машину.
Едва открыв дверцу, оба закашлялись: в плотных клубах дыма на заднем сидении находился одетый в парадную форму майор Мракобесов. Он беспрерывно затягивался папиросой и смотрел на прибывших с неприязнью.
— Где? — сказал он требовательно, протягивая ладонь и не здороваясь.
Яблочкин и Мушкина переглянулись. Уж кому-кому, а Мракобесову они не отдадут мальчика ни за какие посулы и угрозы.
Машина тронулась.
— Я доложу обо всем только генералу Потапову, — сухо ответил Яблочкин, отвернувшись.
— Что?! — гневно прошептал Мракобесов. — Вы в своем уме, лейтенант?..
Яблочкин упрямо молчал. Мушкина в знак поддержки незаметно нащупала его ладошку и стиснула в своей.
Петя слышал все, что происходит вокруг, и это все ему очень и очень не нравилось.
Глава девятая
КУЛИНАРНЫЕ СЕКРЕТЫ РУССКОЙ КУХНИ
1
Открытие Олимпиады. — Русские традиции гостеприимства. — Курт выбывает из состязаний
Десятого июня, в день открытия Тридцатых летних Олимпийских игр, город Санкт-Петербург радостно бурлил с самого утра. Автомобили и автобусы на все лады надрывно гудели в пробках, метро не справлялось с потоком пассажиров, пешие реки и ручейки пестро разодетых туристов стекались к новому грандиозному строению — Олимпийскому стадиону на Крестовском острове.
Карл Ангелриппер проснулся от полуденного выстрела пушки на Петропавловской крепости.
Истерзанное за три самых счастливых дня в его жизни тело сладостно болело. Отовсюду, из радиоточек и телевизионных приемников, доносились звуки торжественных маршей, голоса комментаторов и шумы огромного стадиона. Карл наконец понял, что проспал открытие. Обязанный сопровождать царственного суператлета даже в сортир, он, оглушенный счастьем высвобождения порочных страстей, давно потерял из виду своего подопечного.
Наскоро сбрив щетину и порезав лицо, Карл опрометью бросился по пустынным улицам.
Добравшись до стадиона, он был вынужден, ломая в отчаянии руки, слоняться перед входом, так как все билеты были раскуплены еще за полгода, а в позаботиться о своей аккредитации у него не было времени.
Заметив, как делают некоторые другие, он сунул десятку в ладонь стоящего у калитки милиционера, и тот тихонько кивнул ему, предлагая проходить. Однако на следующем кордоне вертелся офицер, и немца с позором развернули обратно.
За четыре сотни Карл приобрел билет у спекулянтов, заплатив ровно в четыре раза больше номинала. Опрометью он бросился к главному входу, но предъявленный им билет оказался фальшивым.
Чувствуя себя провинциалом, которого облапошили наперсточники, Карл побрел по аллее и сел на лавочку напротив служебного входа. Вооружившись портативным биноклем, он стал дожидаться перерыва. В сущности, думал он, ничего страшного пока еще не произошло: завтра Курт получит свою первую золотую медаль за четырехсотметровку по плаванью, и тогда все увидят, что он, Карл, рядом с ним. А что сегодня? Сегодня просто дурацкая театрализация. Так, успокаивая себя, он дождался перерыва.
Но во время перерыва вся милиция выстроилась вдоль ограждений живым кольцом, приближаться не имело ни малейшего смысла.
После перерыва день стал клониться к вечеру, над стадионом засияли зарева прожекторов, в небе вспыхнули фейерверки, музыка заухала так, что под Карлом скамейка заходила ходуном. Кое-где зрители небольшими стайками начали покидать стадион.
Карл подумал, что теперь, скорее всего, пропускной контроль уже ослаб и пройти через служебный вход, пожалуй, не составит труда…
Он уже собрался было подняться, как вдруг проходившая мимо компания подвыпивших подростков расселась на скамейке с двух сторон от него, зажав, словно в тисках. Они держали в руках банки с пивом, но пахло от них водкой. Кое-кого Карл уже видел в числе вертевшихся у входа спекулянтов.
— Эй, мужик, заговорили с ним довольно грубо, — а ну-ка покажи диоптрию… — И дорогой цифровой бинокль оказался в руках хулиганов.
— Ты глянь, сам маленький, а показывает как морской…
— Эй, мужик, дай поносить, я тебе его потом верну.
Не знавший русского языка, но сообразивший, что происходит, Карл сделался красным и громко по-немецки отчеканил:
— Немедленно верните прибор к оставьте меня в покое, иначе я вызову полицейский наряд!
Подростки, в свою очередь, не знали ни слова по-немецки.
— Полицаем пугает, — догадался один из них. — Айн-цвай-полицай. Так ведь рядом никого нет, слышь, мужик?
И Карл понял смысл его фразы. Кричать не имело смысла, потому что кричать приходилось только затем, чтобы сосед расслышал сказанное.
Хулиганы о чем-то поговорили и сунули Карлу под нос стакан с пивом. Тот попытался встать, но его дернули сзади за полу плаща, и он шлепнулся обратно на скамейку.
— Выпей с нами, типа за знакомство, — сказали ему хулиганы. — А потом иди.
По выразительным жестам Карл понял и эту фразу. Он что-то слышал о традициях русского гостеприимства и подумал, что эти молодые люди, возможно, вовсе не хотят его обидеть. Посмотрев туда-сюда и увидев только хитровато-пьяные улыбки, немец выпил. Вернул стаканчик, хотел подняться… Но что это такое? Все поплыло перед глазами, ноги и руки сделались деревянными… Голова… что с головой?
Последним, что он услышал, но не понял, было торопливое:
— Шузы, шузы тоже бундесовые, тоже снимай… Куда часы прячешь, ссука, часы я себе забил. Бабки считай, быстро, быстро…
Спустя несколько часов он снова открыл глаза. Перед скамейкой стояли прилично одетые люди, дети и взрослые. Они качали головами, негромко переговаривались, подходили другие…
— Пойдем, Танечка, ничего интересного, просто пьяного дядю раздели.
Подъехала милицейская машина, зеваки раздались в стороны, оставшегося в одних трусах и носках Карла взяли под руки. Все его тело было исполосовано плеткой и искусано. В публике пробежал шепоток о наверняка орудовавшем здесь маньяке. Несчастного, все еще не способного членораздельно говорить, погрузили в машину и увезли.
