— А с человеком что происходит?
— Умирает. Но медленно. Пятна серебристой проказы по телу расползаются, плоть начинает разлагаться, вместо нее всякие устройства прорастают. Так постепенно из человека получается сталтех. Нежить… — Вербовщика передернуло.
Максиму стало интересно. Уж больно складно врет.
— А еще скорги в разные устройства внедряются, — продолжил тем временем вербовщик. — Сталкер один рассказывал: его дружок бинокль в руинах нашел. Старый такой, поцарапанный весь. А в нем скорги гнездились. Он посмотреть хотел, к глазам поднес, а там не видно ничего, муть одна. Хотел выкинуть, но он у него прямо в пальцах растекся, и все. Видели потом того сталкера уже полуразложившимся. Брел куда-то. Половина головы металлизировалась, руки, как механические протезы, вместо глаз какие-то устройства. А еще скорги в компьютерах гнездятся, в бытовых приборах, везде, где есть хоть немного энергии. Помнишь, еще до Катастрофы новые источники питания изобрели? Ну, целая рекламная кампания была — «Купите наш «уникум» и отключите свою бытовую технику от сети. Десять лет бесперебойной работы…» — Вербовщик выкинул окурок. — Сколько такой техники с десятилетним запасом энергии в отчужденных пространствах осталось? Да не сосчитаешь. А микромашины энергию за версту чуют…
Максим слушал его, постепенно раздражаясь. Ну, загнул так загнул. Несет всякую околесицу. Сколько он брошенных «компов», да разной бытовой техники в руинах находил, и ничего. Некоторые устройства даже продать удавалось.
— Ага. — Он усмехнулся, поигрывая «стечкиным». — Допустим, в твой рюкзак скорги пролезли, и что станет?
— Не знаю… — Вербовщика передернуло. — А что?
— От любой взбесившейся машины есть хорошее средство, — зло произнес Максим. День и так начался угрюмо, безрадостно, а тут еще этот увалень со своими небылицами. Проучить бы его…
— Какое? — Мужик оказался наивным, видимо, в руинах работал недавно и нравы их обитателей знал плохо.
— Пуля. — Максим внезапно вскинул оружие и трижды выстрелил.
Вербовщик отшатнулся, побледнел, затем обернулся, с ужасом глядя на свой рюкзак, в котором истекали вонючим дымком три пулевых отверстия.
— Придурок! Что ты наделал?! Там же аппаратура! Она бешеных денег стоит!
— Нечего всякую чушь нести! — Максим сплюнул. Волна неконтролируемого гнева накатила и отхлынула. В такие минуты он сам плохо соображал, что и зачем делает. — Дуришь нормальным людям головы. — Он с досадой подумал, что зря истратил три оставшихся патрона. — Вали отсюда, сказочник!
В этот момент, привлеченные выстрелами, в глухом проулке показались двое мрачных типов.
— Вот урод… — процедил один из них сквозь сжатые зубы, при этом его верхняя губа хищно вздернулась. — Ну, ни на минуту нельзя оставить!… Вечно в проблемы влезет!… — Он уверенным заученным движением выхватил из-под одежды короткоствольный импульсный автомат, но затем, оценив ситуацию, передумал, подобрал с земли кусок ржавой арматурины и, подкравшись сзади, от души приложил Макса по затылку.
Перед глазами Максима вспыхнули кроваво-радужные пятна, ноги подкосились, он мешковато осел на землю и привычно сжался в комок, ожидая побоев.
Сознания он не потерял, но лежал не шевелясь, будто труп.
Один из громил подошел к рюкзаку, ослабил узел, заглянул внутрь.
— Ну, что там? — осведомился второй.
— На помойку. Проще новый купить. Ты куда смотрел, гаденыш? — Он обернулся к вербовщику. — Почему знак не подал? Мы думали, ты клиента обрабатываешь!
— Да какой он клиент?! Пристал, как репей! Больной на всю голову!
— Так тебя разве не инструктировали? Возникли проблемы, — знак подай, мы все уладим! А ты? Технику угробил, день теперь коту под хвост! А мы на утро борт у военных зафрахтовали! Для преодоления Барьера, сечешь? Он что, полупустой пойдет?
— Я не знаю! Этот придурок — больной! Бешеный какой-то! Откуда я знал, что он стрелять начнет?!
Оправдания вербовщика никто не слушал. Двое громил отошли в сторону, совещаясь.
— Ну, что делать будем?
— Да ничего. Сколько у нас человек не хватает?
— Троих.
— Ну, один у меня есть. Экстремал какой-то. В баре познакомились. И этих двоих заберем. Ты давай, Крамору отзвонись, пусть машину встречает.
Его напарник криво усмехнулся, взглянув на неподвижное тело Макса и бестолково суетящегося подле рюкзака горе-вербовщика.
— Хочешь их обоих в Пятизонье, к Греху отправить?!
— А какие варианты? Может, сам по руинам побегаешь, в поисках добровольцев? Ты главное, не тупи! Наше дело маленькое — народ набрать. А кто, как, почему — без разницы.
— Эй, я не согласен! — Вербовщик, слышавший их диалог, медленно попятился, пока не уперся спиной в огрызок стены. — Я никуда не пойду! Мы так не договаривались!
— Серый, угомони его! Думать надо было головой! Аппаратуру угробил?! А кто платить станет?
Максим лежал, по-прежнему не шевелясь.
После удара по затылку к горлу подступала тошнота, голова кружилась, и ему по большому счету было сейчас все равно, где он окажется через несколько часов, лишь бы не забили до смерти. В сказки о Пятизонье он не верил. Нет там никого за непроницаемым мутно-серым куполом. Ни людей, ни машин. Пустыня одна.
Он плотно зажмурил глаза. Ну, заставят отработать на какой-нибудь стройке или в подпольном цеху. Не впервой. Сбегу…
В глухом проулке раздалось несколько мягких ударов, сопровождаемых сиплым судорожным вздохом вербовщика, затем прозвучал голос:
— Все, хватит! Подгоняй машину, грузим их! Нам по дороге еще ко мне надо заскочить! Давай в темпе, пока караул на блокпостах не сменили!
* * *
Что происходило дальше, Максим практически не помнил. После удара металлическим прутом по затылку в сознании все плыло, он оказался во власти багряных сумерек, на фоне которых изредка появлялись и исчезали мутные осколки реальности.
Его куда-то везли, в салоне старенького микроавтобуса нестерпимо воняло потом и бензином, прямо под ухом нудно, по-бабьи причитал тот самый вербовщик, похоже, он валялся, избитый и связанный, на полу между рядами сидений. Был с ними еще кто-то, но лица третьего пассажира Максим не запомнил, тот забился на последнее сиденье и притих.
Очередная остановка совпала с временным просветлением сознания. Максим сел, преодолевая дурноту, но тут с лязгом открылась боковая дверь, пахнуло холодом, свежестью, в клубах взвихрившегося пара появилась фигура одного из громил.
Вербовщик вдруг отчаянно закричал:
— Серый, не надо! Я заплачу! Я…
Хрусткий удар оборвал надрывную мольбу. Максим инстинктивно сжался, наблюдая, как вербовщику заткнули пасть кляпом, а третьему пассажиру зачем-то завязали глаза.
