Думаю, такая охрана прав земледельца и есть причина того, что в Пскове всегда зерно в изобилии, даже в те годы, когда в остальной Руси недород и голодающие стекаются в эти края просить Христа ради. Крестьянин готов работать не покладая рук, когда уверен, что никто не покусится на плоды трудов его. Трехпольный оборот распространен здесь широко. Из зерновых сеют больше всего рожь, овес, ячмень, просо, гречу, горох, чечевицу, а для нужд ремесла - лен и коноплю. И уплатив аренду и положенные пошлины, крестьянин распоряжается собранным урожаем как полный хозяин.
Еще я описывал в пропавшем письме, как я с семейством Алольцева вернулся с началом зимы в Новгород. Сейчас же я должен не откладывая доложить Вам, преподобный отец, о весьма важной встрече или знакомстве, которое было послано мне Провидением - видимо, недаром.
Случилось это примерно месяц назад. Как-то днем, когда я кончал заниматься с сыном моих хозяев, их друг, отец Денис, поднялся ко мне наверх, в комнату для занятий. Он сказал мне, что у него есть заказчик, который нуждается в моих услугах, чтобы перевести на греческий большое письмо. Только он хотел бы, чтобы об этом письме и тем более о его содержании никто не узнал. Согласен ли я взяться за работу и согласен ли дать клятвенное заверение в том, что тайна будет соблюдена?
Поколебавшись немного, я согласился. Он сказал, что зайдет за мной с наступлением темноты и отведет в дом заказчика. Зимой солнце уходит рано. Черный снег тихо скрипел под нашими шагами. Замечали ли Вы, что чем гуще темнота, тем острее хочется восславить Господа за то, что отделил Он свет от тьмы? Глаза слезились от мороза и огоньки звезд рассыпались на мелкие лучики.
Вскоре я понял, что мы свернули на Прусскую улицу, где живут самые знатные и богатые бояре Новгорода. Остановились у большого каменного дома, обнесенного стеной. Отец Денис тихо постучал в калитку, проделанную в воротах. Она немедленно открылась. Невидимый провожатый провел нас в боковые сени, открыл дверцу, за которой была винтовая лестница. Отец Денис поставил меня перед ней, провожатый дал в руки лампадку с огоньком и легонько подтолкнул в спину. Я начал подниматься один. Лестница завивалась так долго, что у меня закружилась голова. Наконец, в полумраке передо мной возникла дверь. Я толкнул ее, вошел.
И тут...
Нет, нужна была бы кисть живописца, чтобы изобразить роскошное убранство комнаты, в которой я оказался. Какой-нибудь итальянский Фра Филиппо Липпи или фламандский Роджер ван дер Вейден могли бы воспроизвести эти роскошные персидские ковры на стенах, обитые кожей кресла, сверкающие подсвечники, витражи на окнах. На полу была расстелена огромная шкура белого медведя.
Сначала мне показалось, что комната пуста. Но когда глаза привыкли к яркому свету свечей, я разглядел женщину, сидевшую за большим дубовым столом. На вид ей было лет пятьдесят. Сухие узкие губы, казалось, вот-вот были готовы изогнуться в усмешке, но взгляд сверлил настойчиво и серьезно.
- Я знаю, кто ты. Знаешь ли ты, кто я? - спросила она.
- Нет, госпожа.
- И не нужно. Там на столе русский текст. И чистый пергамент. И деньги за работу. Приступай сразу. Я приказала, чтобы сюда никто не входил, пока ты не закончишь. Потом ты уйдешь тем же путем, что пришел.
- Слушаюсь.
- Подойди сюда. Вот латинская Библия. Положи на нее руку и поклянись, что никому не расскажешь о содержании письма.
Что мне было делать, преподобный отец? Я исполнил ее повеление. Но разве могу я не сообщить Вам о том, что было в письме такой огромной важности? Молю лишь, чтобы Вы отпустили мне грех клятвопреступления. И купили для меня из причитающихся мне денег индульгенцию соответствующей стоимости.
Мое рабочее место было устроено на маленькой конторке у стены, под эльзасским гобеленом, изображавшим охоту на оленя. Конечно, в таких условиях я не имел возможности снять для Вас полную копию. Но я постарался запомнить все как можно лучше и той же ночью, вернувшись домой, перелил из кувшина памяти на бумагу все, что мне удалось донести. Как Вы понимаете, уже имя адресата заставило мое сердце вздрогнуть охотничьим азартом. Ибо письмо было адресовано не кому иному, как патриарху Дионисию, номинальному главе восточных вероотступников, все еще восседающему в захваченном турками Константинополе.
"Пресвятой Отец, Досточтимый и Всеблагой Патриарх Дионисий!
Припадаю к Вашим стопам, смиренно прошу Вашего благословения, а также совета и помощи не только лично себе и своему семейству, а всем богобоязненным и честным православным, живущим под сенью Святой Софии в Великом Новгороде, раскинувшемся от озера Ильмень до озер Ладожского, Онежского и далее до Белого моря, а также от реки Волхов до реки Нарвы на запад и до Уральских гор на восток.
Хочу верить, что доходили до Вашего слуха вести о том, какие обиды и притеснения доводилось терпеть в последнее время Великому Новгороду от князей московских. Как пятнадцать лет назад вторгся князь Василий Васильевич в нашу землю с войском, как убивал и жег православных людей от мала до велика, как грабил наши церкви и города, чтобы платить поганым татарам, которых нанял и привел с собой нам на погибель. И нынешний князь Иван Васильевич также чинит нашей земле горе и разорение, нарушает границы наши, преступает Яжелбицкий договор, по которому его отец крест целовал, что города наши Волок Ламский и Вологда остаются за Новгородом. И вольность нашу, исстари отцами нашими и кровью их защищенную, хочет навсегда отнять и в грамотах своих объявляет Великий Новгород своей вотчиной.
А хуже всего то, что митрополит Московский ныне имеет право утверждать или не утверждать наших епископов. И для того наш архиепископ, какового мы испокон века сами избирали из своих лучших священнослужителей, должен просить у князя охранную грамоту для приезда в Москву и после там получать благословение от ихнего митрополита.
Сердца наши болят от всех этих обид и новых порядков. Не хотим мы получать благословение от Москвы, а хотим получать его, как это было испокон веков, - в Киеве, от тобою поставленного и утвержденного митрополита Киевского. И как нам стало известно, нынешний киевский митрополит Григорий объявил, что порывает с Флорентийской Унией и возвращается в веру отцов своих, в истинное православие, коего ты, святой отец, остаешься единым верховным вождем и главой. И если бы ты согласился благословить митрополита Григория на киевском престоле и дал бы ему право благословлять нашего архиепископа на престол Святой Софии, мы бы с радостью перешли обратно под твою пасторскою волю, а от московского надзора и гнета избавились бы.
Свет истины Христовой пришел к нам из Константинополя, отцы наши и прадеды просветлялись им, и мы хотим, чтобы и впредь так было, чтобы наши души и души детей наших нашли жизнь вечную под крестом Святой Софии. Ведь не навсегда же поганые турки закрепились в Святом Граде твоем. Если будем крепки в вере сердцем, то и десницу нашу Господь укрепит и поможет изгнать неверных из твоего града, как изгнал их сто лет назад из Киева".
Конечно, настоящее письмо было гораздо длиннее, со многими отступлениями и ссылками на Священное Писание. На работу у меня ушло почти три часа. И все это время боярыня молча сидела за столом, читая различные книги и манускрипты, делая выписки. Казалось, она совсем забыла обо мне. Если кто и следил за мною, то только голова белого медведя, которая грозила мне с пола оскаленной пастью.
