Княжна от страха не могла ничего сказать, только всхлипывала и тихо скулила.
Елена Стефановна сделала шаг вперед, положила ладонь на плечо мужа.
- Раз уж ты зашел, Иван Иванович, не взглянешь ли на сыночка? Какое-то у него пятнышко на шее, мы не можем понять, что такое: то ли родинка новая появилась, то ли что-то худое.
- Где он?
- В соседней горнице, спит в колыбельке. Уже и святой водой кропили, и икону из Троицкой лавры привозили - не помогло. Взгляни-ка ты отцовским глазом, может, совет какой дашь. А то мы, бабы, только кудахчем, а толку мало...
Постепенно ей удалось успокоить мужа и увести.
Можешь себе представить, в каком тягостном настроении я вернулся в тот день домой. Ведь я привык смотреть на Ивана Молодого как на героя боев на Угре, как на спасителя отечества. Я почти преклонялся перед ним, радовался, что у нас будет такой повелитель. Как же тяжело мне было вызвать его непонятный и неоправданный гнев!
Главное же: нет сомнения, что гнев этот мог быть вызван только ядом клеветы. Но какое обличье приняла змея в этот раз? Латинство? Жидовство? Это словечко все чаще выползает из палат новгородского архиепископа Геннадия. Любая цитата из Ветхого Завета может быть заклеймена жидовством. А латинство? Сейчас многие в Москве недовольны наплывом итальянских мастеров, а зависть неразборчива в способах мести. Но самое страшное - обвинение в колдовстве. За это сразу один путь: темница, пытки, казнь. Господи, сохрани, обереги и помилуй!
Хромота у принца Ивана из-за болезни, которую здесь называют "камчуг". От нее нога воспаляется так, что даже прикосновение гусиного пера кажется невыносимым. Знахари лечат ее настоем цветка иван-да-марья, что соответствует латинскому Viola tricolor. Однако вряд ли Иван Молодой решится ослушаться запрета церкви и призвать знахарей. Говорят, что сильный камчуг может обернуться потом каменной болезнью почек, и тогда человек умирает.
Не дай Бог, чтобы такое случилось! Тогда кинутся искать колдунов по всей Москве - то-то прибавится работы палачам.
Не помню, как я дотянул тот тягостный день в приказе, как добрался домой. Но когда сели обедать, я вдруг понял, что не могу донести ложку до рта. Рука так тряслась, что я только проливал щи на бороду. Жена моя вскочила, бросилась ко мне.
- Степанушка, что ты?! Что с тобой? Неужто лихоманка-трясун напала? И с лица побелел, как плат!
Она прижимала мою голову к груди, гладила по волосам. Углом рушника утирала мокрое лицо. Под ее ласками дрожь понемногу утекла из моих пальцев. Но она все продолжала хлопотать и причитать. Стала кормить меня с ложки, как младенца.
Только ночью, когда легли, смог я ей связно рассказать о случившемся. И она снова, как уже было не раз в последний год, стала уговаривать меня оставить службу в Посольском приказе.
- Не для тебя это дело, Степанушка, нет у тебя тех зубов и когтей, какие нужны для дворцовой жизни. Твое дело - книжное, умственное. Помнишь, как хорошо было в Пскове, как тебя засыпали заказами. И в Москве найдутся желающие, книги нынче всем нужны. Завели бы переписочное дело, завели бы лавку рядом с базаром. Там бы приказчик сидел, заказы принимал и выдавал. А ты бы дома все переписывал и переводил. И ходить никуда не надо. То-то славно было бы, то-то душевно!
Она гладила меня по щекам и плечам, мечтала вслух, тешила себя надеждами. И у меня не повернулся язык вернуть ее с облаков на землю. Напомнить, что говорили мы об этом двадцать раз. И двадцать раз я объяснял ей, что Москва - не Псков. Что здесь все книжное и переписочное дело отдано монастырям. И что они не потерпят, чтобы какой-то подьячий завел свою лавку и начал переманивать у них заказчиков.
Дорогая сестра, я почему-то верю, что Господь и ангелы Его слышат твои молитвы лучше, чем мои. Помолись за меня, чтобы миновало меня обвинение в ворожбе и чтобы дано нам было свидеться на этом свете после двадцати лет разлуки.
Твой любящий брат,
С. З.
Эстонский дневник
Болит сердце за детей, не проходит. И не только за своего, за бесценного Павла Степановича, и за далеких племянников в Мемеле. Княжеские отпрыски - Димитрий, Елена, Василий Иванович, - когда вижу их, одна мысль сверлит: что ждет их всех? Какая страшная судьбина заготовлена впереди? Сегодня они шалят, веселятся, смеются - но где-то уже ждут их каменные темницы, железные оковы, секира палача.
Братья великого князя жалуются, что он всеми силами препятствует им вступать в брак. То невеста не та, то время не подошло, то на войну пошлет. А если бы разрешил, если бы народились у них детки - что тогда? Прямо вместе с колыбелью упрятать их в подземелье? Чтобы не было у главных наследников опасных соперников?
Со времен Давидовых бьются цари в этой ловушке - и не находят выхода. Вот висит сын Давида, Авессалом, запутавшись волосами в ветвях дуба, три стрелы в сердце его. Вот и другой сын, Адония, убит своим младшим братом Соломоном, хотя он уже склонился перед ним и признал его царем. И в наши времена несутся к Тебе стоны и мольбы убиваемых королевских отпрысков на датском, английском, французском, испанском, итальянском, немецком языках. Неужели пришла пора и русскому языку влиться в этот хор, неужели дошла очередь до Московского Кремля?
Господи, не за Иродов ли грех наложил Ты это страшное проклятье на все царствующие роды? Не за избиение ли младенцев в Вифлееме нынче каждый царственный младенец должен жить под занесенным мечом?
Глава 20. Разлука
Фрау Грете Готлиб, из Москвы
в Мемель, август 1487
Милая и далекая сестра моя!
Снова в Москве звонят победные колокола, снова полковые трубы гремят на улицах, образа плывут над морем голов. На великокняжеских знаменах Иисус Навин останавливает солнце - и настоящее солнце с удивлением застывает над Кремлевскими башнями. Из Казанского похода вернулся наш прославленный полководец, Данила Холмский. Три недели русское войско осаждало город, три недели отбивало вылазки и контратаки татар. Но расчет у осаждавших был не только на военную силу. В их лагере находился хан Мухаммед-Эмин, объявивший себя вассалом великого князя Ивана и имевший много сторонников среди жителей казанских.
Наконец, 9 июля город не выдержал и открыл ворота победителям. В плен были взяты сам Али-хан со всей семьей и множество его военачальников. Однако грабеж и насилия были настрого запрещены. Москва год от года улучшает это искусство, столь хорошо освоенное древними римлянами: превращать побежденных в подданных. Управлять Казанским царством был оставлен хан Мухаммед-Эмин, под присмотром московского боярина. Есть надежда, что безопасность восточной московской границы будет на ближайшие годы обеспечена.
В Москве знатных пленников заставили принять участие в торжественной процессии. Али-хан, его мать, две жены, братья, сестра шли, звеня цепями, за сверкающей вереницей всадников - великим князем и его воеводами. Московские жители, всю свою жизнь трепетавшие перед злым татарином, ликовали при виде этого унижения своих извечных врагов. После празднеств пленников разослали по тюрьмам северных городов.
