Куриная башня ударилась о притолоку ворот, разлетелась белыми кудахтающими хлопьями.
«Псковитянин» исчез внутри свинарника.
Дым и пыль повалили в окна.
Застонали балки и крестовины, заверещали доски.
На какую-то долю минуты – когда «Псковитянин» появился на другом берегу – у всех мелькнула надежда, что пронесло, что невероятный Вермонтский мост выдержал и это несправедливое испытание.
Но трактор тут же врубил задний ход и снова исчез внутри дощатого туннеля.
Обезумевшая машина начала таранить стены изнутри.
В воду полетели оконные рамы, щепки, куски крыши.
С пятого, с шестого, с десятого удара гусеница перерубила-таки нижнюю несущую балку, на минуту высунулась в пролом и тут же начала вываливаться наружу, извлекая за собой весь огнедышащий, самоходно-самогонный, из будущего нагрянувший агрегат, переламывая надвое свинарник, сминая заодно и сваи старого моста…
Столбом брызг и пара встретила река нежданную добычу.
Волны окрасились радужными мазутными разводами.
Мычали отрезанные на дальнем берегу коровы.
В долгое плавание к Чудскому озеру отправились огуречные плети, яичная скорлупа, оглушенные белобрюхие рыбки, букеты опят на бревнах, кепка с торчащими флоксами.
Сам тракторист выбрался из торчащей над водой кабины, уплыл на другой берег.
Там он встал, держась одной рукой за обожженную паром щеку, другой – за уязвленное сердце, оглядел содеянное. Мгновенно выброшенный из своего уютного тракторного будущего в пасмурное сегодня, он явно не знал, что ему с собой делать на ровной, не-трясущейся земле. Обрушенные в воду мосты словно подтверждали всем своим безнадежным видом, что возврата к прежнему не будет.
Витя Полусветов повернулся и, не выпуская из рук сердца, пробитого дробиной любви, пошатываясь побрел в глубь заречного леса.
Антон стоял, уткнувшись лбом в плечо Мелады, и мычал, словно от боли. Она утешала его, как первоклассника, обещала хорошие отметки, веселые каникулы, интересные встречи.
– Я нашла ее – это главное. Мы поедем завтра же… Вам надо умыться, переодеться, прийти в себя… Я нашла ее, вы слышите?… Мы поедем в город Великие Луки.
Он не слышал.
Он тупо смотрел на подошедшего учетчика Синеглазова, пытался понять, что за столбики цифр, нарисованные наспех в блокноте, тот подсовывал ему под нос.
– Я, это, значит, Антоний Гаврилович, подсчитал тут вприглядку… Может, чего и упустил, так потом уточню… Бревен истрачено было пятнадцать кубометров, да инструменту потонуло рублей на сорок, да весь предстоящий ремонт… Думаю, убытку не меньше чем на четыре тысячи… Трактор я сейчас не считаю, с трактором будем разбираться отдельно… Так что вы в рублях будете платить или в долларах?
– Я?! Я же еще и платить! Я, по-вашему, во всем виноват?!..
– Никто ни в чем не виноватый, – смутился правдолюбец. – Но ведь за убыток кто-то должен отвечать… С Витьки взять нечего, у него, кроме трактора, за душой ничего не было, а и трактор был не его, у государства временно отчужденный…
Антон вырвался от Мелады, стал бегать от одного к другому.
– Люди добрые, что же вы?! Вы всё видели! Почему молчите?… Все случилось перед фронтом ваших глаз… Мне было назначено построить Вермонтский мост… И я его построил! Феоктист, скажи им!..
Феоктист вздохнул, поглядел на чернеющее небо, отвел глаза.
– Да сам ты посуди, Антоша… Пока ты к нам не приехал, был у нас мост какой ни на есть. И был свинарник – хотя пустой и старый… И был трактор с самогоном и огурцами… А где теперь все это?… Где? Вон на дне лежит, по волнам уплывает… Как мы жить-то теперь будем?
Антон не нашел что ответить.
Он закрыл лицо ладонями и затряс головой, словно пытался проснуться.
Мелада взяла его под локоть и, отодвинув с дороги правдолюбца со списком материальных убытков, повела к автомобилю.
Радиопередача, сочиненная в часы волнующего ожидания в зале провинциальной библиотеки
(Юноши против стариков)
Как многочисленны, как многообразны лики вражды! Наши ученые и мыслители пытаются изучать ее истоки, анализировать причины, контролировать вспыхивающие эпидемии массовых раздоров. Много книг написано о вражде религиозной, расовой, межплеменной. Хорошо изучена ненависть бедных к богатым, кочевников – к землепашцам, бесправных – к власть имущим, бездарных – к талантливым.
Но не замечали ли вы, дорогие радиослушатели, что в последние десятилетия из-за кровавых кадров кинохроники все чаще, все настойчивее проглядывает новый лик? Не обратили ли вы внимания, как много молодых, порой детских лиц мелькает в шеренге партизан, пробирающихся сияющим путем в джунглях, горах, пустынях на экранах ваших телевизоров? Не показалось ли вам знаменательным, что те же полудетские лица составляли большинство в толпе, забивавшей старых профессоров красными цитатниками? В толпе, выхватившей железные палки и посеявшей смертельную панику среди футбольных болельщиков? В толпе, надевающей горящую шину на шею несчастной жертвы? Забрасывающей камнями автобус? Подталкивающей дулами «Калашниковых» женщин и стариков прочь, прочь из городов, в открытое поле, где им суждено было умереть от голода или быть задушенными голубым полиэтиленовым мешочком?
Нет, я не говорю, что молодые непременно несут кровь, жестокость и разрушение. Мы видели их и безоружными лицом к лицу с танками, видели сжигающими себя на площадях за идеалы свободы, карабкающимися через разделительную стену, втыкающими цветы в дула наведенных на них ружей. Но и здесь оставалось это новое, грозное и неодолимое: «Мы – против вас». Глядящие вперед против глядящих назад. Богатство непрожитых лет против богатства накопленных премудростей.
Я снова и снова ворошил эти тревожные мысли, листая газеты, журналы и книги в библиотеке провинциального русского городка, пока ждал очень важной для меня встречи с очень молодым человеком, снова и снова натыкаясь на неестественно молодые лица людей, несущих кому-то смерть или спешащих навстречу своей. И надо же, чтобы в груде снятых наугад с полок книг я случайно обнаружил одну, в которой враждебные чувства и настроения молодых были выкрикнуты, названы, спрессованы в сверкающие строчки полузабытым местным поэтом уже – оказывается – семьдесят лет назад!
«Мы прекрасны в неуклонной измене своему прошлому, – писал он, – и в неуклонном бешенстве заноса очередного молота над земным шаром, уже начинающим дрожать от нашего топота… Мы вскрыли печати на поезде за нашим паровозом дерзости – там ничего нет, кроме могил юношей… Как освободить крылатый двигатель от жирной гусеницы товарного поезда старших возрастов?
Пусть возрасты разделятся и живут отдельно.
Пусть те, кто ближе к смерти, чем к рождению, сдадутся! падут на лопатки в борьбе времен под нашим натиском дикарей.
