Конечно, я спорил с этим человеком. Я говорил, что при такой системе злые дети получат огромную власть над родителями, смогут легко шантажировать их, грозить отправить в тюрьму в любой момент. (На это он возражал, говоря, что родители, у которых выросли злые дети, ничего другого и не заслуживают.) Я говорил также, что, по такой логике, каждый может перебрасывать свою вину дальше, на своих родителей, на дедов и прадедов вплоть до Адама, и все окажутся невиновными. Я приводил много других аргументов, которые тогда казались мне убедительными.
Но сейчас я в сомнении. То ли несчастье подкосило мою самоуверенность. То ли рождение десятого ребенка заставило меня наконец задуматься. Сейчас я бы не знал, что ответить тому убитому горем человеку. И я обращаюсь к вам, моим радиослушателям, как бездетным, так и безответственным, с просьбой подсказать мне новые аргументы в этом нешуточном споре.
19. Земли и воды
…где в просвете между ночными тучами поблескивал шпиль Петропавловской крепости.
– Кажется, это называется Летний сад? – спросил Антон.
– Да, – ответила Мелада.
– Остановитесь здесь. Пожалуйста.
– Но мы сильно опаздываем…
– Одна! Всего одна минута! Голда, там у нас осталась пустая бутылка из-под молока? Дай-ка ее сюда. И бумажный кулек из-под ватрушек. Я сейчас…
Он вылез под дождь, натянул плащ на голову, спустился по гранитным ступеням к черной Неве. Сполоснул бутылку несколько раз, потом погрузил под воду. Воздушный пузырь вылетел на поверхность с негромким хлопком.
Наполненную бутылку он отдал Голде, велел держать крепко и прямо. Сам перебежал через набережную, вошел в пустой, залитый дождем сад, быстро зашагал по аллее. Бронзовый старик сидел в кресле, окруженный бронзовыми лисами, волками, котами, журавлями. Казалось, они сбежались искать у него защиты от захвативших сад голых нимф, муз, богинь, амуров. Старый баснописец опустил глаза в книгу, словно не понимая, зачем нужно было сажать его посреди этого мраморного бесстыдства.
Одинокая сторожиха с острым капюшоном на голове брела вдали. Антон спрятался от нее за памятник, разгреб ногой палую листву. Наклонился. Перочинный нож мягко вошел в дерн. Дождевой червяк, не пискнув, начал новое, раздвоенное существование. Одна половинка вместе с куском земли отправилась в далекое путешествие в пакете из-под ватрушек.
Снова замелькали дворцы, колонны, памятники. Около гранитных исполинов Мелада притормозила. Воскурить фимиам, сжечь клок шерсти, капнуть бараньей крови? Но нет – она только посмотрела на своего Игнатия долгим взглядом, точно ждала совета, кивка, доброго слова. Потом поехала дальше.
Они почти не разговаривали. У них было довольно времени обсудить все нужное еще по дороге от Великих Лук до Ленинграда. Решили согласованно врать, что Голда убежала сама. Тогда – быть может – Меладу покарают не так строго. Все же она получила приказ от своего директора: срочно везти подопечного американского специалиста обратно в Ленинград. Где его ждал заслуженный пинок кованым сапогом под зад. И она выполнила этот главный приказ. А Голду она якобы посадила на попутку, идущую в лагерь. Но та якобы остановила попутку на полдороге, вышла, села на поезд, сама приехала в Ленинград, сама явилась в американское консульство, где и заявила, что хочет домой. Никаких оснований задерживать далее гражданку Соединенных Штатов высокая американская сторона не видит, о чем и извещает высокую советскую сторону.
Они отрабатывали детали. Как называлась станция, на которой Голда села на поезд? Новосокольники. На какой поезд? На львовский, приходит в 12.30, стоянка пятнадцать минут. Откуда взяла деньги? Американский специалист по травяным консервам и радиоклевете, узнав, что рубли ему больше не понадобятся, отдал их соотечественнице на мороженое. (О родственных связях они решили не упоминать.) На какой вокзал пришел поезд? На Витебский. Как добиралась до консульства? На метро, до станции Чернышевская.
Они оживились. Они поверили, что побег может удаться. Мелада даже сумела заставить себя поспать часок, отдав руль Антону. Она даже вспомнила свои профессиональные обязанности и развлекала их коротенькими рассказами о пролетающих городках. Она даже пыталась объяснить им исторический каламбур, когда они проезжали мимо города Дно, где последний русский император подписал отречение от престола, оставив, таким образом, империю «на дне». А Антон в ответ на это вспомнил и рассказал ей, что в штате Нью-Мексико есть городок под названием Правда или Последствия, и спрашивал, в какой из двух половин она предпочла бы жить, и они смеялись, взвешивая все «за» и «против».
Но в мокром ночном блеске ленинградских улиц страх и тоска вернулись в гнездо на колесах. И когда они остановились неподалеку от американского консульства, сквозь деревья бульвара они разглядели не одного, не двух, а почему-то целых трех милиционеров, прогуливающихся у дверей. И при виде их Голду снова начала бить такая дрожь, что пришлось оставить всякую надежду на то, что она сможет уверенно подойти к ним, уверенно попросить вызвать какого-нибудь полуночного дипломата, уверенно проскользнуть внутрь. («Американская гражданка?… А где же ваш паспорт?… Ах, его у вас забирают?… Но почему бы вам не позвонить в консульство завтра?… Срочное дело?… Какие же дела могут быть в десять часов вечера?…»)
Оставалось последнее. Последний вариант. О котором Антон не хотел говорить, пока были живы другие. Потому что опять нужно было просить Меладу о помощи. И опять открывать ей еще какую-то часть правды про себя. И опять выдерживать ее укоряющий, удивленный, усталый взгляд.
– Вы думаете, в лагере уже подняли тревогу? – спросил Антон.
– Конечно, они поняли, что дело неладно. Могли позвонить в библиотеку. В местную милицию. Но вряд ли в Ленинград. Надеются отыскать нас своими силами. Никому неохота сознаваться в своих промахах. Но утром позвонят наверняка.
– Значит, у нас есть только одна эта ночь.
Антон вышел из машины, обошел ее, влез на переднее сиденье рядом с Меладой. Руку откинул назад, положил на щеку забившейся в угол Голде, то ли успокаивая, то ли лаская, то ли отодвигая подальше, то ли прося прощения за то, что им приходится шептаться при ней.
Мелада слушала молча.
К его удивлению, она не возмутилась, не испугалась. Она даже прервала его где-то в середине уговоров.
– Я уже поняла, что ты – как это у вас говорят? – полон сюрпризов. Ты хочешь, чтобы я это сделала? Значит, я сделаю. Всё. Я помню название поселка и улицу. Дай мне только номер дома. И имя-отчество. Фамилию не надо.
За всю оставшуюся дорогу до Гавани она так и не вернулась к запретной теме.
Она остановила машину неподалеку от здания таможни.
Антон притянул к себе дочь.
– Ничего не бойся. Мы увидимся снова через несколько часов. Все будет хорошо. Ты ведь больше не боишься Меладу? Вот и хорошо. Никакая надпись не загорится, не объявит ее злой Бастиндой. А меня – казаком с маузером. Слушайся ее во всем. Скоро мы поедем домой.
