– Адвоката Симпсона нам удалось на время нейтрализовать. Но он собирается перехватить вас в Европе. Там мне труднее будет отбивать вас.
– Моя четвертая жена – единственная, с которой у меня не было детей. Но благодаря Симпсону она сумела высудить самые высокие, алименты.
– Мне показалось, что он не просто старается ради клиентки. Что-то тут замешано посерьезнее. Я поручил кое-кому расследовать, что он против вас имеет. Со временем узнаем. Правильно ли я помню, что в Монреале живет одна из ваших бывших жен? Кажется, пятая?
– Третья.
– Вы собираетесь навестить ее?
– Еще не знаю.
– Старые увлечения иногда вспыхивают с неожиданной силой.
– Мне бы не хотелось говорить на эту тему.
– Я слышал, что все это время она не позволяла вам видеться с детьми.
– Давайте я лучше опишу вам идею, которая пришла мне в голову: консервы для путешествующих.
– Говорят, у нее здесь в Монреале свое фотоателье. И довольно успешное. Правда, с порнографическим уклоном…
– То есть консервы-то обычные, но путешественник не берет их с собой, а оставляет в специальном холодильнике…
– Кажется, у нее двойное гражданство, канадское и американское.
– …Есть миллионы одиноких владельцев кошек, которые и хотели бы поехать в путешествие – по делам или отдохнуть, – но не могут оставить своих любимцев…
– …Тот, кто на ней женится, может стать канадцем и остаться здесь…
– …И вот мы предлагаем таким людям холодильник с несложным часовым механизмом…
– …А канадские адвокаты очень умело защищают своих граждан от чужих адвокатов, в том числе и от симпсонов.
– …Этот холодильник раз в сутки автоматически вскрывает и выбрасывает из себя очередную банку. Или два раза – смотря по аппетиту кошечки…
– …И если у вас бродят идеи насчет воспользоваться всем этим и остаться, я хочу сказать, что это будет слишком тяжелым ударом по моим планам…
– …Наш путешественник заряжает холодильник нужным числом банок – три, пять, семь – и уезжает себе с легким сердцем…
– …и я вынужден буду принять меры…
– …а возвращаясь, видит ряд опустошенных банок и счастливого, облизывающегося друга.
– …которые мне очень не хотелось бы принимать по отношению к отцу моих внуков.
– Да о чем вы говорите! – воскликнул Антон. – Остаться! Да я даже не уверен, захочет ли она говорить со мной.
– Вот и прекрасно, – сказал Козулин, направляясь к двери каюты. – А насчет холодильника для путешественников – очень занятная идея. Если дело пойдет, я обещаю вам участие в прибылях.
Дни, остававшиеся до отъезда Сьюзен, прошли в тягостном и надсадном подшучивании.
Сначала она рвалась уехать тут же, на следующий день, но жена-2 уговорила ее, что это будет просто глупо, что ничего – решительно ничего важного – не случилось. Что их отношения ничем не омрачены, что мужчины действительно не умеют распоряжаться собой, они-то и есть слабый пол, не имеющий полной власти над движущимися частями своего тела. Пусть с журналом все провалилось, но работа в фирме, вызвавшей ее, должна быть закончена.
На эти дни жена-2 стала как бы главной в доме. Сьюзен и Антон вели себя тихо, как пристыженные, попавшиеся озорники. Антон часто задерживался после работы в конторе, а дома запирался в кабинете. Дел у него было выше головы. Страховка против Большого несчастья приобретала все большую популярность, клиенты валили толпой. Но правда заключалась в другом. Часто он не мог ни поиграть с детьми, ни присоединиться к женщинам, смотревшим по вечерам телевизор. Ибо бунт на борту продолжался.
Третий-лишний демонстрировал все признаки одичания. Как побитый когда-то пес, помнящий обидчика долгие годы и вскакивающий – шерсть дыбом – при одном его приближении, он вздымался и только что не рычал от звука шагов Сьюзен за дверью, от дуновения ее духов, от вида раскачивающейся у бедра фотокамеры, от шума воды, падавшей на нее в душе по утрам. С ним не было никакого сладу. «Дурак, прекрати, больно же!» – готов порой был крикнуть Антон. Но знал, что может услышать в ответ: «Это мне, мне больно!!» Какая-то мстительность появилась в третьем-лишнем, какая-то злобная решимость. Словно ему мало было, что он сорвал создание фотоцикла «Мужчины без прикрас». Нет, он непременно хотел добраться до горла, до сердца, до самого-самого своей обидчицы, прорваться сквозь стену презрения, доказать…
Только дня за два до ее отъезда Антон понял, что происходит. Они сидели втроем (вчетвером?) у камина, посасывали коньяк, и в полумраке, в мягком кресле, нога на ногу, можно было какое-то время удерживать одичавшего бунтаря и даже что-то отвечать с улыбкой лучшей подруге жены-2, перебросившей ноги через валик дивана, и даже рассматривать узор ее чулка, просвеченный сосновым огнем сквозь узор пальцев. Потом она заметила его взгляд, убрала ноги, спрятала их под юбку.
И тогда до него дошло.
Просто любовная горошина на этот раз обманула его – вот в чем все дело. Не чувствуя ее в обычном месте, в горле, он вообразил, что она невинно дремлет под снежком домашней рутины. А на самом деле она давно убежала из своей ямки, бороздки – ведь говорят, что даже почка может отправиться в какие-то блуждания внутри нас, – и неосторожно свалилась в горло третьему-лишнему, и раздувается там, и сводит непривычного бедолагу с ума, доводит до исступления.
Ночью, часа в два, он был внезапно разбужен бессонным бунтарем. Тихо встал, вышел в коридор. Прошел мимо лестницы, ведущей на первый этаж, мимо спальни детей, дошел до ванной. Потом сделал еще несколько шагов и остановился около гостевой комнаты. Погладил медный набалдашник дверной ручки. Казалось, это прикосновение разбудило электрические токи в ладони и в меди, которые слились, юркнули куда-то внутрь, к невидимому моторчику – закрутились невидимые и неслышные шестеренки, шкивы, редукторы, и медная ручка без всякого волшебного «сезама» клинкнула и начала поворачиваться сама собой.
Дверь приоткрылась.
Из нее полилась темнота, полная презрения. Дверь приоткрылась шире. Он зажмурил глаза. Потом открыл их снова. В дверях – ночная рубашка перехвачена пояском, волосы вперемешку с кружевами воротника, взгляд полон недоумения – стояла Сьюзен. Недоумение было направлено не на него, а на собственную руку. Что ты наделала, рука, кто тебе позволил, с чего вдруг тебя сорвало открывать дверь посреди ночи?
Он шагнул в спальню. Она отступила. Он сделал еще один шаг. Она подняла руки навстречу и притянула его за пижаму к себе, но бунтовщик попытался оттолкнуть ее. Тогда она встала на кресло, снова притянула к себе и чуть расставила ноги, так чтобы и бунтовщику нашлось место. Теперь он не мешал им обняться по-настоящему. Антон почувствовал, что весь презренный мир улетает вниз из-под ног. По какой-то необъяснимой прихоти Сьюзен Дарси решила выделить его, вырвать к себе наверх и сделать – на секунду? на минуту? на час? – неподсудным, помилованным, от приговора освобожденным, сердцем избранным.
