Незаконченный башмак предназначался ему! Первый был уже готов, так что к вечеру у него будет целая пара! Постепенно возвращаясь к жизни, то и дело останавливаясь и потом снова встряхиваясь, сэр Джордж принялся за работу. Он не подумал о завтраке и не спросил у сына, хочет ли тот есть. Но Гибби и не думал о завтраке! Перед ним сидел его отец и никуда не собирался уходить. Более того, он сидел и делал ему новый башмак! А ведь у него никогда в жизни не было башмаков кроме шерстяных пинеточек, связанных матерью. Что ему было до того, завтракал он или нет? Ему ни разу не приходило в голову, что о еде должен был бы позаботиться отец. Если сегодня завтрака у него не было, то виновато в этом было исключительно воскресенье. Ведь все лавки были закрыты, а их хозяева либо отправились в церковь, либо ушли на прогулку, либо скрывались во внутренних тайниках своих жилищ. Поэтому пока его отец крепкими стежками соединял рант с подошвой, Гибби, довольный и счастливый, сидел на полу и вощил ему нити, аккуратно втыкая в них свиные щетинки и закручивая концы с вполне профессиональным мастерством, поминутно вскидывая глаза и взирая на чудо–башмак, уже близкий к завершению. Время от времени ликующее нетерпение овладевало им настолько, что он уже не мог его сдерживать и поэтому вскакивал с пола и начинал, как голубь, кругами сновать по чердаку — неслышно, потому что знал, что по утрам отец не переносит шума, — или за его спиной исполнял немую пляску радости, казалось, еле сдерживаясь, чтобы от восторга не прыгнуть отцу на плечи и изо всех сил не обнять его. Это ли не лучший из родителей?! Не он ли даже сегодня, в воскресенье, работает для своего Гибби, пока остальной народ прохлаждается в церкви? Но обнимать своего отца Гибби осмеливался только тогда, когда тот был пьян, — вряд ли он сам смог бы объяснить, почему. Закончив свой восторженный танец и выплеснув переполнявшие его чувства, он возвращался на своё место походкой дошлой старой кошки и снова плюхался на пол рядом с отцом — так, чтобы видеть его работающие руки.
За всё утро сэр Джордж не произнёс ни единого слова. Быть может, это покажется читателю невероятным, но всё это время он, пусть с некоторыми перерывами, раздумывал, какой бы воскресный урок преподать своему сыну.
Многие жители города, знавшие мальчика, считали его кем–то вроде слабоумного дурачка: слишком явной была его честность и любовь к себе подобным! Разве может ребёнок быть одновременно бедным, бескорыстным и любящим, обладая при этом здравым рассудком? Отец знал его лучше, но, размышляя о его образовании, часто успокаивал свою совесть тем соображением, что вряд ли Гибби способен многому научиться. Тем не менее, время от времени он снова возвращался к мысли о том, что, пожалуй, хоть чему–нибудь научить его надо: вдруг он попадёт в ад, если не будет хорошенько знать план Божьего спасения? Размышляя об этом всё утро, насколько позволяла гудевшая с похмелья голова, сэр Джордж решил, как не раз решал и прежде, что пойдёт и купит «Краткий катехизис». Конечно, выучить его наизусть малыш не сможет, но если по воскресеньям читать ему вслух страничку–другую, то, может, что–то у него в голове и отложится.
Можно, пожалуй, начать прямо сейчас, попробовать вспомнить оттуда кое–какие вопросы и ответы — зря что ли корпел над ними в воскресной школе? С этой мыслью сэр Джордж принялся копаться в залежах своей памяти, с усилием заставляя неподвижный мозг ворочаться и снова и снова возвращаться к своей задаче, но не смог ничего вспомнить, кроме самого первого вопроса с ответом, да ещё пары бессвязных обрывков фраз. Более того, ему так трудно было сосредоточиться и остановить своё сознание на чём–то одном, что он безнадёжно запутался и в словах «главный смысл человеческой жизни», и в навощённой нити у себя в руках, так что в конце концов они сплелись у него в голове в один причудливо–непонятный клубок.
Но даже если малыш усвоит хотя бы один вопрос и один ответ, может, это ему тоже как–то пригодится? Как знать, может, придёт час, когда он скажет: «Этому учил меня отец!» К тому же, сэр Джордж знал, что слова он помнит верно, хоть и забыл, что они значат. И поэтому, ради спасения вечной души своего Гибби, работая, он ещё и ещё раз повторял ответ на самый первый и самый важный вопрос, надеясь вложить хоть что–нибудь — он даже не знал, что именно, — в маленький умишко сына. Таким образом, первыми и единственными словами, которые Гибби услышал из уст своего отца в то утро, была одна и та же фраза, повторенная десятки раз: «Главный смысл человеческой жизни состоит в том, чтобы прославлять Бога и радоваться Ему вовеки». Но Гибби был настолько далёк от того, чтобы искать в этих словах какое–то значение, что, хотя отец произносил их вяло и бессвязно и «главный смысл» в его устах звучало, как «глаффсыссл», это не вызвало у Гибби ни малейшего вопроса, ни мельчайшего сомнения в полной ясности произносимого. Несмотря ни на что, слова прочно засели у него в голове, и только через много лет, будучи уже взрослым человеком, он понял, о каком «глаффсыссле» говорил его отец. Ну и что с того? Сколько людей, вызубривших наизусть катехизис и презирающих невежество остальных, прилагают хоть малейшее усилие к тому, чтобы главным смыслом их жизни стало хоть что–то кроме них самих? И только благодаря тому, что их планы постоянно рушатся, стремления оказываются тщетными, а цели — пустыми, их жизнь всё–таки имеет немного смысла и они сами всё ещё немного походят на людей. Сэр Джордж с его застарелой, всепоглощающей тягой к выпивке был как раз одним из тех людей, которые изобретают свои пути к блаженству вместо того, чтобы шагать тем путём, что предназначил человеку Творец, и строят дома по собственной упрямой прихоти, не заглядывая в чертежи человеческого бытия. Как мог Джордж Гэлбрайт прославлять Бога, Которому был искренне благодарен лишь за один из Его даров — крепкое виски? В тот день он снова и снова повторял: «Главный смысл человеческой жизни состоит в том, чтобы прославлять Бога и радоваться Ему вовеки», но при этом его воображение, желания и надежды были целиком сосредоточены на бутылке, и он буквально спиной чувствовал, как она стоит сзади, на полу, в укромном месте в изголовье кровати. Однако когда он повторил эту фразу раз двадцать и Гибби начал весело поглядывать на него, утвердительно кивая ему в такт, сэр Джордж убедился, что тот уже знает её наизусть, и почувствовал такое удовлетворение самим собой, какого не чувствовал уже много лет. И хотя для Гибби эти выученные слова были пустым, бессмысленным звуком, сэр Джордж был доволен и с огромным чувством облегчения послал мальчугана к миссис Кроул за бульоном и тушёным мясом.
Съесть полную тарелку настоящей еды у себя дома, да ещё вместе с отцом — такое бывает не каждый день, и, уписывая свой обед, Гибби чувствовал себя вполне счастливым, пусть даже у них не было стола и ели они на полу. Его беспокоило только то, что отец ел совсем мало. По–настоящему сэр Джордж начал оживляться только с наступлением сумерек. Чем темнее становилось на улице, чем жарче разгорался его внутренний огонь. В нём ещё сохранялись странные клочки и обрывки усвоенной когда–то праведности, и среди них было правило никогда не пить зимой до наступления темноты, а летом — до окончания работы. Это правило он неукоснительно соблюдал и по воскресеньям тоже, хотя это стоило ему немалых усилий. Помня о своих счётах с незримым Царствием, миссис Кроул ни за что не соглашалась продавать виски по воскресеньям, даже тайком, и поэтому Джордж, не в силах заставить свои внутренности склониться к воскресному благочестию, был вынужден сам доставать себе виски и пить его дома. Весь день бутылка была совсем близко, и осознание того, что не надо никуда ходить, чтобы опрокинуть стаканчик, было для него тяжким искушением, но сэр Джордж чувствовал, что, поддавшись ему, он перережет последнюю ниточку порядочности, стремительно покатится вниз и окончательно погибнет.
