— Отпусти меня, — слабо произнесла она.
Он поставил её на землю, но его рука по–прежнему обнимала её за плечи. Она глубоко вздохнула и с изумлением, как во сне, огляделась вокруг. Увидев его, она улыбнулась.
— Так я с тобой, Гибби! — прошептала она. — Но они нас догонят!
«Они не тронут тебя», — знаками показал Гибби.
— Что случилось? — спросила Джиневра.
«Всё из–за того, что я предложил отдать тебе Глашруах, если отец позволит тебе выйти замуж за Донала», — на пальцах пояснил он.
— Гибби! Как ты мог? — почти что выкрикнула она, оттолкнула от себя его руку и побежала было прочь, но, сделав лишь два шага, с измученным видом прислонилась к фонарному столбу.
«Тогда поедем со мной, Джиневра. Ты будешь мне сестрой, и я буду о тебе заботиться, — показал Гибби. — Я ничего не смогу для тебя сделать, если не буду с тобой рядом».
— Но Гибби, это же никому не понравится, — вздохнула Джиневра. — А я сама была бы только рада!
«Другого способа я не знаю. Ты же не хочешь выходить замуж».
— Не хочу? Почему ты так решил, Гибби?
«Потому что ты ни за что не отказала бы Доналу Гранту, чтобы потом выйти замуж за кого–то другого. Это невозможно!»
— Перестань меня дразнить, Гибби.
«Джиневра, неужели это всё–таки возможно?»
Фонарь светил так тускло, а у Гибби было так немного средств, чтобы по–настоящему выразить свои мысли, что Джиневра поняла его иначе.
— Да, Гибби, — сказала она. — Возможно. Я думала, между нами всё решено, всё ясно — с того самого дня, когда ты нашёл меня на Глашгаре. В моих мыслях я всегда была твоей, всё это время.
Она повернула своё лицо к фонарному столбу, но Гибби заставил её снова посмотреть ему в глаза.
«Неужели ты хочешь сказать, — торопливо показал он на пальцах, — что вышла бы замуж за меня? За меня? Я и подумать о таком не мог!»
— Так значит, всё не так? — произнесла Джиневра, с горьким и отчаянным вздохом, как будто подавляя скрытое рыдание. — Тогда что же я такое говорю? Я думала, что я твоя. Я думала, что всё это время ты хотел сделать меня своей! — Она мучительно заплакала. — Боже, Боже мой! Оказывается, я всегда была одна и не знала об этом!
Она опустилась на мостовую возле фонаря, безутешно всхлипывая, и тело её сотрясалось от рыданий. Гибби не знал, что ему делать. Перед ним отверзлись сами Небесные врата, наполнив его глаза радужными красками, а уши, сердце и разум — удивительными звуками. Но небесная привратница была занята: она плакала и никак не хотела его впускать, а он не мог её утешить, потому что глаза как раз были нужны ей для слёз, и его убогие жесты и знаки никак не могли к ней пробиться. Трудно утешать, когда не можешь сказать ни одного слова.
Стоял тихий мартовский вечер. Ясное небо было усыпано звёздами. В воздухе чувствовалось первое, еле заметное дуновение весны. Узкий месяц висел где–то посередине между зенитом и горизонтом, чистый, как серебро в свете пламени, и спокойный оттого, что пока от него требовалось совсем немного.
У фонарного столба виднелись двое, оба с непокрытой головой. Один стоял прямо, а другая навзничь лежала на земле; один был на седьмом небе и сознавал это; другая плакала навзрыд, но тоже была с ним на том же самом небе — и поняла бы это, если бы открыла глаза. Гибби взял её руку и нежно погладил. Потом он стащил с себя сюртук и бережно накрыл им Джиневру. Она начала понемногу успокаиваться.
— Отведи меня домой, Гибби, — тихим и кротким голосом сказала она. Для неё всё было кончено, так что ни думать, ни плакать об этом не было больше никакого смысла.
Гибби обнял её за плечи и помог ей встать. Она взглянула на него и увидела, что лицо его светится неземным блаженством. Сейчас он был похож на ангела даже больше, чем в те дни на утёсах Глашгара, когда бегал по горе в своей косматой кожаной одежде. А в его глазах было нечто такое, что победно торжествовало — не над немотой, но над всеми словами в мире. От этого взгляда её бледные щёки порозовели, и она спрятала лицо на его груди. Стоя на каменной улице в слабом свете закоптелого фонаря, они крепко держали друг друга в объятиях и были так ликующе счастливы, как будто над ними расцвело апельсиновое дерево, в ветвях которого запутались разноцветные светлячки.
Они не знали, сколько времени простояли так на улице. Джиневра не стала бы говорить, даже если бы могла, а Гибби не смог бы ничего сказать, даже если бы хотел. Но в конце концов она начала дрожать от холода и потому хотела, чтобы Гибби снова надел свой сюртук. Он рассмеялся в лицо холоду, помог ей продеть руки в рукава и застегнул её на все пуговицы; оба они весело засмеялись над тем, каким широким выглядел на ней его сюртук. Он взял её за руку и повёл за собой, а она пошла за ним так же послушно, как в тот самый день, когда он нашёл и её, и её сердце на Глашгаре. Как двое детей, крепко держась за руки, они спешили по улицам города. Он привёл её на Даурстрит и передал в руки миссис Склейтер. Джиневра рассказала ей обо всём кроме того, что отец её ударил, и Гибби попросил миссис Склейтер поберечь для него его невесту до тех пор, пока они не смогут пожениться. Миссис Склейтер повела себя, как настоящая мама. Она отправила Гибби домой, а Джиневру — в горячую ванну, а потом в постель.
Глава 59
Катастрофа
Гибби пошёл домой с таким чувством, как будто главная городская улица была каменными глашгарскими уступами, а старый особняк Гэлбрайтов — домом на Небесах. Он не шёл, а летел, как в счастливом сне, где движение немедленно рождается от малейшего желания воли, минуя скучную механику нервов, мышц и конечностей. В его сердце уже долгие годы собиралась и копилась любовь к этой милой голубке в скромном коричневом оперении! Наконец–то посох ударил по скале, и это сокровище потоком излилось к ней навстречу. Любовь не изменилась от того, что прорвалась наружу, — разве что засверкала и запела, как танцующий ручеёк, вырвавшийся из пещеры, полной тихой, тёмной, неподвижной воды.
Любовь Гибби была простой, бескорыстной, нетребовательной; она не только не просила ответа от возлюбленной, но и не требовала признания; ей даже не нужно было, чтобы кто–нибудь знал о её существовании. Гибби был одним из тех редких людей, которые не совершают такую частую и грустную ошибку, принимая за любовь её бледную тень — желание быть любимым. Его любовь была похожа на солнце в зените; тень, которую он отбрасывал, оставалась у него под ногами. Неразумные юнцы почитают себя мучениками любви, хотя на самом деле тоскуют лишь от сладкого и чарующего себялюбия. Но не думайте, что тем самым я осуждаю и презираю желание быть любимым, ведь само по себе оно и не благородно, и не дурно, точно так же, как чувство голода или радость от того, что нас любят. Без них человек погрязает в неизмеримо более глубоком, гибельном, даже дьявольском себялюбии, ведь равнодушие к любви — это ещё хуже, чем тщетная и вымученная жажда быть любимым.
Любовь Гибби была поистине редкостным алмазом среди других драгоценных камней. Есть мужчины, которые любят своих друзей гораздо бескорыстнее, чем самую дорогую для них женщину; но Гибби относился к женщине с ничуть не менее святой любовью, чем к мужчине. Любовь одного человека отличается от любви другого так же, как эти двое различны между собой. В одном из нас любовь похожа на ангела, в другом — на птицу, а в третьем на борова.
