ягнята всегда веселы
если пьют поющую воду
у цветущей травы
и едят зелёные травы
такого яркого цвета
в который раскрасили их
бегущая речка и лето
и лютики жёлтые
и лилии белые
с зелёными травами
слиться хотели бы
когда ветер спускается
и быстрые ласточки
в гнёзда слетаются
над речкой мелькают —
веселей не бывает
у речки поющей
радость несущей
вместе летают
гнёзда свивают
из веток и глины
и ветер что веет
слегка над ними
их превращает
в жилища сухие
своим дуновеньем
гнёзда скрепляет
и ласточек в стаю ветер сгоняет
чтоб вместе летать им
как сам летает
и летают над травами
над ягнятами и их мамами
что щиплют траву
во сне или наяву
и птенцы подрастают
веселей не бывает
и вместе летают
и перья роняют
над речкой вечно бегущей
всегда поющей
ветром живущей
потому что
это ветра дела
что речка с ласточками жива.
Алмаз вдруг понял, что мама остановилась.
— Мамочка, почему ты не читаешь дальше? — спросил мальчик.
— Ну и чепуха! — воскликнула его мама. — Они никогда не кончатся.
— Это так на неё похоже, — произнёс Алмаз.
— На кого? — не поняла мама.
— Ну как же, на реку. Она журчала почти такую же песенку.
Мама испугалась, что к сыну возвращается лихорадка, и не стала ничего ему возражать.
— А кто сочинил эти стихи? — спросил Алмаз.
— Не знаю, — отозвалась мама. — Какая-нибудь глупая тётя придумала для своих детей, а потом решила их напечатать.
— Значит, она тоже была в Стране Северного Ветра, — решил Алмаз. — Эти стихи могут быть только оттуда. Вот как пела река.
Тут он стал напевать то одну строчку, то другую, но мама, боясь, как бы сыну не сделалось хуже, ничего не говорила.
А завидев приближающуюся повозку зятя, она вздохнула с облегчением. Вдвоём они усадили туда Алмаза, забрались в повозку сами и отправились «снова домой, снова домой, снова домой», как пел мальчик. Но скоро он затих, и не успели они доехать до Сендвича, как Алмаз уже крепко спал, и снилась ему Страна Северного Ветра.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
И снова старый Алмаз
лмаз быстро пошёл на поправку и уже через несколько дней вполне смог бы вернуться домой. Дело было только за тем, чтобы отец устроился на новое место и подыскал им другое жильё. Но ему, как назло, не попадалось ничего подходящего, и он принялся обдумывать новый план, вспомнив о своих сбережениях. На эту мысль его натолкнул случай. В Блумсбери жил его старый знакомый. Он сдавал кебменам внаём лошадей и кебы. Этот знакомый встретил однажды отца после очередной неудачной попытки найти работу и спросил:
— Ты чего не начнёшь собственное дело? Почему не станешь кебменом?
— Где ж столько денег-то сыскать? — ответил отец Алмаза.
— Да ладно, наверняка у тебя отложен приличный капиталец. Пойдём-ка со мной, я покажу лошадку, за которую прошу совсем недорого. Купил её пару недель назад, думал сгодится для двуколки. Да куда там! Силищи у неё и для повозки хватит, да повозка — это тебе не двуколка. Для двуколки резвость нужна. Те, что нанимают двуколки, хотят прокатиться с ветерком, а эта с ветерком не выдюжит, не первой уже молодости лошадка. Зато для извозчичьей кареты, что нанимают всей семьёй да ещё со скарбом впридачу — в самый раз подойдёт. Увезёт хоть целый домишко. Я его задёшево купил, задёшево и уступлю.
— Вряд ли это для меня, — ответил отец Алмаза. — Такие вещи запросто не решить, обдумать всё надо. Да и кеб тогда нужен. А где мне такую уйму денег взять?
— Я берусь всё устроить, — убеждал его друг. — Пойдём, взгляни на коня.
— Как расстался со своей старой парой — той, что была у мистера Коулмана, — произнёс отец Алмаза, отправляясь за хозяином кебов, — до сих пор духу не хватает лошади в глаза заглянуть. Жалость-то какая — человеку расстаться со своей лошадкой.
— И не говори! — друг сочувственно кивнул.
Какова же была радость бывшего кучера, когда в стойле он обнаружил, что конь, которого продавал его друг, это никто иной, как старый Алмаз, только худой ужасно, кожа да кости на длинных тощих ногах, словно его изо всех сил пытались приспособить для двуколки!
— Он уж точно не для двуколки, — с негодованием заявил отец Алмаза.
— А я что говорю? Не красавец, верно, зато вынослив, — сказал хозяин.
— Не красавец?! Да он красивше любого коня, что когда-либо возили джентльменов, — не выдержал отец, а про себя подумал: «Зря я это сболтнул», — уж очень не хотелось ему признавать, что его старый Алмаз так здорово сдал.
— Что ж, — заметил его друг, — вот тебе здоровая, как дом, лошадь. А уж бегать она будет не хуже поезда, разве что чуток помедленнее, — поправился он.
Но у кучера в горле стоял ком, и к глазам подступили слёзы. Услышав знакомый голос, старый конь повернулся в его сторону, а когда бывший хозяин подошёл ближе и погладил его по спине, старый Алмаз тихо заржал от радости и уткнулся огромной мордой хозяину в грудь. Это всё и решило. Он сам не заметил, как обнял коня за шею и заплакал. Нынешний владелец никогда не привязывался к лошади настолько, чтобы так её обнимать, и он быстро сообразил, в чём тут дело. Но у него было доброе сердце, ибо никакой другой продавец не поступил бы так, как он: вместо того, чтобы накинуть цену — ведь теперь хозяин знал наверняка, что сделка состоится — он решил продать коня на целый фунт дешевле, подумав, что разлучать старинных друзей негоже.
Придя в себя, отец Алмаза поинтересовался, сколько его друг просит за коня.
— Так вы, кажись, давние друзья, — произнёс хозяин.
— Это мой старый Алмаз. Я его любил куда больше второй лошади, хоть и та славная. Но она ведь не у тебя?
— Нет, в моей конюшне ему в пару никто не сгодится.
— Жаль, — заметил кучер. — Но ты ведь и за этого немало запросишь, так?
— Да нет же. Говорю тебе, я его купил задёшево, и для моей работы он не подходит.
Дело закончилось тем, что отец вернул себе старого Алмаза, купив впридачу четырёхколёсный экипаж. Над конюшней было несколько свободных комнат, которые он тут же снял, потом написал жене, чтобы та возвращалась, и стал кебменом.
