— Представляешь, Кимвала, у нас живёт толстый гнедой ангел! — повторил мальчик. — Ведь Рубин — он лошадиный ангел. Он нарочно вывихнул себе лодыжку и растолстел.
— Зачем же ему это понадобилось, Алмаз? — поинтересовался отец.
— А вот этого я и не знаю. Думаю, чтобы выглядеть красивым, когда вернётся его хозяин, — ответил мальчик. — Как ты думаешь, Кимвала? Наверно, для чего-то хорошего, ведь он же ангел.
— Скорей бы уж от него избавиться, — произнёс отец. — Висит он на моей шее тяжким грузом.
— Это потому, что он такой толстый, папа, — заметил Алмаз. — Но ты не переживай — все говорят, что конь выглядит куда лучше, чем когда он у нас появился.
— Да уж, только он может стать тощим, как деревянная лошадка, пока его хозяин вернётся. Нехорошо было так вот взять и бросить его на меня.
— Может, у него не было другого выхода, — предположил мальчик. — Уверен, у мистера Реймонда были серьёзные причины, чтобы так поступить.
— Я бы тоже так подумал, — возразил отец, — да он ведь с самого начала поставил те ещё условия.
— Мы не знаем, что из этого выйдет, отец, — заговорила его жена. — Вдруг мистер Реймонд сделает их повыгоднее, узнав, как трудно тебе пришлось.
— Вряд ли, уж больно он крут, — сказал Джозеф, поднимаясь и отправляясь к кебу.
Алмаз снова принялся петь. Какое-то время он пел куски то из одной, то из другой песенки, а потом эти обрывки сложились и получилось вот что. Уж откуда мальчик взял такую песенку, я не знаю.
Откуда ты взялся, малыш дорогой?
Явился, как воздух, для жизни земной.
Сестрёнка явилась, мой маленький друг,
Из ясного неба, что светит вокруг.
В глазах голубых отраженье небес.
Там дождь показался, но сразу исчез.
Как будто бы мягкая чья-то рука
Погладила нежные кудри слегка,
Дотронулась до шелковистого лба,
На щеки румянец живой навела.
Малышка, откуда улыбка твоя?
Три ангела поцеловали меня.
По взмаху крыла открываются уши,
Чтоб речи Господни внимательно слушать.
Но как обретается облик живой?
Господь пожелал — и я стала собой.
А как ты пришла к нам, какой судьбой?
Господь подумал о нас с тобой.
— Я не помню, чтобы ты сочинял такую песенку, Алмаз, — сказала мама.
— Нет, мамочка. Хоть и жалко, но это не я. Её ведь уже не забрать себе. Но она всё равно моя.
— Почему это?
— Потому что я её люблю.
— А любовь делает её твоей?
— Думаю, да. Она одна такое умеет. Если бы я не любил малышку (этого, конечно, быть не может, ты же понимаешь), она была бы мне чужая. Но я её очень люблю, мою Кимвалу.
— Малышка моя, Алмаз.
— Тогда она вдвойне моя, мамочка.
— Почему ты так решил?
— Ты ведь тоже моя.
— Потому что ты меня любишь?
— Конечно. Лишь любовь создает «моё», — ответил мальчик.
Когда отец приехал домой пообедать и сменить старого Алмаза на Рубина, он выглядел страшно расстроенным и рассказал, что за всё утро у него не было почти ни одного пассажира.
— Как бы нам всем не пришлось отправиться в работный дом, жена, — сказал он.
— Уж лучше в Страну Северного Ветра, — мечтательно подумал Алмаз, не заметив, что произнёс это вслух.
— Лучше-то лучше, — согласился отец, — только вот как нам туда попасть, сынок?
— Придётся подождать, пока нас туда заберут, — объяснил Алмаз.
Прежде чем отец нашёлся, что ответить, в дверь постучали, и в комнату, улыбаясь, вошёл мистер Реймонд. Джозеф поднялся и почтительно, хоть и не очень радушно, принял его. Марта принесла стул, но джентльмен не стал садиться.
— Вижу, ты не слишком-то рад меня видеть, — сказал он Джозефу. — Жаль расставаться со стариком Рубином?
— Да нет, сэр. Как раз наоборот. С ним оказалась уйма хлопот, да и удача от меня отвернулась, так что я жду не дождусь, чтобы его вернуть. Договаривались мы на три месяца, а прошло уже восемь или девять.
— Мне жаль это слышать, — произнёс мистер Реймонд. — Разве от него не было толку?
— Почти нет, особенно, когда он охромел.
— Так вот оно что! — торопливо сказал мистер Реймонд. — Он у тебя захромал. Это все объясняет. Понятно, понятно.
— Захромал он не по моей вине, и сейчас с ним всё в порядке. Не представляю даже, как его угораздило, но…
— Он нарочно, — вставил Алмаз. — Он наступил на камень и вывихнул лодыжку.
— Откуда ты знаешь, сынок? — спросил отец, поворачиваясь к нему. — Я такого никогда не говорил, потому что понять не могу, как всё получилось.
— Я слышал… на конюшне, — ответил Алмаз.
— Можно на него взглянуть? — попросил мистер Реймонд.
— Спускайтесь во двор, — сказал отец, — я его выведу.
Они ушли, и Джозеф, сняв с Рубина упряжь, вывел коня во двор.
— Что я вижу! — воскликнул мистер Реймонд. — Ты плохо за ним смотрел.
— Не понимаю, что вы такое говорите, сэр. Вот уж чего не ожидал от вас услышать. Да он здоров, как бык.
— И такой же огромный, должен заметить. Вернее, жирный, как боров! Так-то ты о нём заботился!
Джозеф был слишком рассержен, чтобы ответить.
— Ты на нём словно и не работал. Это никуда не годится. Ты бы хотел, чтобы с тобой так обращались?
— Да я был бы счастлив, если бы за мной так ухаживали.
— Но он стал таким толстым!
— Я целый месяц не мог на нём работать. И всё это время он только и делал, что ел за обе щеки. Он жуть, какой прожорливый. Да и потом, как я ни пытался за шесть часов в день наверстать упущенное, ничего у меня не вышло, потому что я с тех пор боюсь, как бы с ним опять чего не приключилось. Говорю вам, сэр, когда он в оглоблях, у меня такое чувство, точно я его украл. И смотрит он на меня так, словно обиду копит, чтобы вам потом нажаловаться. Ну, что я говорю! Только посмотрите на него, ишь косит на меня одним глазом! Клянусь вам, он за всё время и кнута-то отведал раза три, не больше.
— Рад слышать. Ему никогда не требовался кнут.
— Вот уж, чего бы не сказал, сэр. Если кому и нужен кнут, так это ему. Да я из-за его черепашьего шага совсем концы с концами сводить перестал. Вот радость-то, наконец-то от него избавлюсь.
— Не знаю, не знаю, — произнёс мистер Реймонд. — Предположим, я предложу тебе его у меня купить — дёшево.
— Да он мне и задаром не нужен, сэр. Не нравится он мне. А коль не нравится, я и ездить на нём не стану, хоть озолотите. Ничего хорошего из этого не выйдет, ежели сердце не лежит.
