Если на дерево влезем с тобой,
Вслед за птичьим гнездом,
Встанет небо над головой,
Как большая чашка вверх дном.
И сколько угодно можно хватать
Воздух жадной рукой —
Звезду оттуда никак не достать,
Хоть плачь над такой судьбой.
И будешь листья перебирать,
Вянущие в руках.
Но если злую тоску изгнать,
А вместе с нею и страх,
И посмотреть на себя извне —
Увидишь издалека:
Звёзды, светящие в вышине,
Близки, как твоя рука.
Пока Алмаз пел, небо потемнело, а при последних словах песни яркая вспышка молнии на минуту ослепила всех нас. Кимвала радостно закричала, но тут раздался оглушительный раскат грома, и её маленький братик громко заплакал от страха. Нэнни и Джим подбежали к нам бледные от ужаса. Алмаз тоже побледнел, только от восторга. Казалось, на лицо мальчика лёг блистающий отпечаток небесного великолепия.
— Тебе совсем не страшно, Алмаз? — удивился я.
— Нет. Почему мне должно быть страшно? — задал он свой обычный вопрос, и на меня посмотрели спокойные сияющие глаза.
— Он же у нас глупенький, вот и не боится, — сказала Нэнни, подошла к мальчику и ласково обняла его.
— Может, как раз глупо бояться? — возразил я. — Или ты думаешь, молния творит, что хочет?
— Она же может убить! — воскликнул Джим.
— Нет, что ты, она не убьёт, — ответил Алмаз.
Вдруг снова сверкнула молния и раздался громкий треск.
— Молния попала в дерево! — сказал я. Когда глаза отошли после вспышки, мы оглянулись и увидели, что толстый сук той березы, где Алмаз устроил себе гнездо, свисает до земли, словно сломанное крыло птицы.
— Вот! — закричала Нэнни. — А я что говорила! Представь только, что могло с тобой случиться, если бы ты сидел там наверху, дурачок!
— Ничего, — ответил Алмаз и снова стал петь Кимвале.
Но поскольку Нэнни и Джим продолжали болтать, я смог разобрать в песенке Алмаза лишь несколько строк:
Часы пробили пять,
Мышь кинулась бежать.
Дикери, дикери, док!
И мышка — наутёк.
Тут налетел сильный порыв ветра и полил проливной дождь. Алмаз с Кимвалой на руках вскочил, Нэнни подхватила второго малыша, и они бросились в дом. Джим тоже убежал, прихрамывая. Направился в усадьбу и я.
Когда я возвращался домой, тучи уже рассеялись, и сквозь листву просвечивало вечернее небо, синее на востоке и бледно-зелёное к западу. Я решил немного забрать в сторону, чтобы взглянуть на искалеченную берёзу, но в сумерках разглядел лишь отломанный сук. Я стоял и смотрел на дерево, когда откуда-то сверху послышалось пение, но не жаворонка и не соловья, оно было куда приятней: это пел в своем воздушном гнезде Алмаз:
Сверкает громами
В грозу небосвод,
И буря срывает
Крюки у ворот
Промчится невольно и стихнет,
А звёзды спокойны
В своей вышине.
Голос замолк.
— Доброй ночи, Алмаз, — сказал я.
— Доброй ночи, сэр, — ответил мальчик.
В раздумьях я отправился дальше, а ветер в вышине раскачивал огромную чёрную макушку берёзы, и словно бы приглушённый ропот непонятных голосов наполнял уединение Алмаза в его гнезде.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Алмаз расспрашивает Царицу Северного Ветра
ряд ли мои читатели удивятся, узнав, что с тех пор я старался завоевать дружбу мальчика. Это оказалось совсем несложно, ведь Алмаз был на редкость доверчив. Он скрытничал только об одном — о своей дружбе с Царицей Северного Ветра. Наверно, он сам до конца не решил, что о ней думать. Как бы там ни было, прошло довольно времени, прежде чем Алмаз открылся и всё мне рассказал. И пусть я не всегда мог согласиться с его словами, но я искренне, без тени притворства сопереживал ему, а большего он и не требовал, не так уж ему были важны точные объяснения непонятных происшествий. Я просто дал понять мальчику, что, как бы ни объяснялись удивительные события его жизни, я бы многое отдал, чтобы самому пережить подобное.
Однажды вечером, вскоре после грозы, уже в глубоких сумерках, когда высоко в небе стоял месяц, я увидел, как Алмаз забирался на берёзу по маленькой лесенке.
— И чего ты только там находишь, Алмаз? — услышал я не слишком-то, мне показалось, вежливый вопрос.
— Каждый раз разное, Нэнни, — отозвался Алмаз, карабкаясь вверх и устремив взгляд на небо.
— Когда-нибудь ты свернёшь себе шею, — сказала она.
— Сегодня я хотел посмотреть на луну, — прибавил он, не обратив внимания на её слова.
— На луну вполне можно смотреть и снизу, — возразила девочка.
— Не думаю.
— Можно подумать, там наверху ты к ней ближе.
— Конечно! Конечно, ближе! Во всяком случае, мне так кажется. Если бы и я мог видеть такие необыкновенные сны, как ты, Нэнни.
— Вот дурачок! Ты всё никак не забудешь про тот сон. Мне больше ничего про неё не снилось, только один раз, да и то чепуха какая-то.
— Вовсе не чепуха. Это был прекрасный сон и немножко смешной — всё вместе.
— Да что толку о нём говорить, это же просто сон, а сны не настоящие.
— Тот был настоящим, Нэнни. Ты и сама знаешь. Помнишь, как ты расстроилась, когда сделала то, чего тебе не велели? Разве не по-настоящему?
— Ну что мне с ним делать! — воскликнула девочка с лёгким отчаянием в голосе. — Алмаз, неужели ты, на самом деле, веришь, что в луне есть домик и в нём живёт прекрасная дама и сгорбленный старичок со щётками?
— Если не домик, значит, там есть что-то лучше, — ответил мальчик и исчез среди листвы.
Я отправился в усадьбу, куда часто заглядывал по вечерам. Когда я возвращался, дул лёгкий ветерок, очень приятный после дневной жары, потому что хоть лето уже и заканчивалось, но было по-прежнему жарко. Верхушки деревьев слегка качались на ветру. Я решил пройти мимо берёзы и посмотреть, не сидит ли ещё Алмаз в своём поднебесном гнезде.
— Ты ещё наверху, Алмаз? — крикнул я.
— Да, сэр, — прозвучал в ответ его чистый голосок.
— Уже совсем темно, ты не упадёшь, когда будешь спускаться?
— Нет, сэр, я аккуратно. Я знаю здесь все веточки и никогда не отпускаю руку, пока хорошенько не схвачусь другой.
