Глава 8
Я — части часть, которая была
Когда–то всем.
Мефистофель в трагедии Гёте «Фауст»
Когда я углубился в чащу, на душе у меня стало чуть полегче, но былая гибкость и упругость ума упорно не желала возвращаться. Радость похожа на саму жизнь: её не обрести никакими разумными доводами. Позднее я понял, что с некоторыми болезненными мыслями лучше всего расправляться иначе: пусть они делают с нами, что хотят, пусть грызут и терзают сердце, покуда не выдохнутся, ибо даже тогда в нём останется капля жизни, которую им не вытравить никакими силами. Как бы там ни было, я продолжал шагать по лесу, покуда не вышел на широкую поляну. Посередине стояла длинная приземистая хижина, из дальнего конца которой одиноким шпилем возвышался высокий стройный кипарис.
Почему–то при виде хижины во мне зашевелилось дурное предчувствие, но я всё же решил подойти поближе и заглянуть в полуоткрытую дверь. Окон видно не было. Просунув голову внутрь, я увидел лишь тускло–багровое пламя светильника и склонившуюся возле него женщину, которая, казалось, читала, сидя у огня. Когда глаза мои наконец привыкли к полумраку, я увидел, что ближняя ко мне часть хижины выглядела обжитой: тут и там я замечал грубо сработанную домашнюю утварь, а в углу стояла кровать.
Что–то неудержимо потянуло меня внутрь, и я вошёл. Женщина не шелохнулась; я видел лишь её голову и плечи. Но стоило мне переступить через порог, как она сразу начала читать вслух грудным и довольно приятным голосом, одной рукой придерживая на столе небольшую старинного вида книгу: — Итак, поскольку у мрака не было начала, ему не будет и конца. Посему он вечен. Суть его — в отрицании всего иного. Тьма обитает там, куда не способен проникнуть свет. Свет лишь прорезает узкие каналы в бесконечно простирающейся мгле. У всякого же света по пятам вечно ступает тьма, вихрясь ручьями и потоками даже посреди него, как подводные течения завиваются в глубинах могучего океана. Воистину, человек есть лишь бренный язык пламени, неспокойно колышущийся посреди ночного покоя, без которого ему не жить и который всегда составляет часть его сущности.
Пока она читала, я подходил всё ближе; когда она слегка пошевелилась, чтобы перевернуть страницу потемневшего от ветхости томика, я увидел землистое, несколько неприветливое лицо с высоким лбом и чёрные, сдержанно–молчаливые глаза. Она меня не замечала. На её половине хижины не было ничего, кроме стола со светильником и кресла, в котором она сидела. В углу я заметил какую–то дверь, похожую на дверь шкафа, хотя, может быть, за ней скрывалась ещё одна комната. Всё то же неодолимое желание потянуло меня туда: я просто должен был войти и увидеть, что там за дверью. Я подошёл и положил руку на грубую щеколду.
— Лучше вам её не открывать, — проговорила женщина, не поднимая головы и не глядя на меня. Она сказала это совсем тихо и продолжала читать, то про себя, то вслух, хотя даже вслух явно читала только для себя самой. Однако её слова только сильнее разожгли во мне и до того нестерпимое желание, и поскольку она больше не обращала на меня внимания, я медленно открыл дверь до конца и заглянул внутрь.
Сначала я не увидел ничего особенного. Это был обыкновенный шкаф с полками справа и слева, на которых стояла кое–какая посуда; в одном углу притулилась метла, в другом лежал топор и другие инструменты, какие обычно бывают в домашнем хозяйстве. Было видно, что хозяева то и дело заглядывают сюда, то доставая нужную утварь, то ставя её на место. Но приглядевшись повнимательнее, я увидел, что на задней стенке полок нет, и пустота простирается глубоко внутрь, заканчиваясь то ли тускло мерцающей перегородкой, то ли занавесью размером чуть меньше дверного проёма, в котором я стоял. Ещё несколько мгновений я стоял, всматриваясь в это слабое свечение, и вдруг неожиданно понял, что передо мной. Меня охватила внезапная дрожь — так вздрагиваешь, когда вдруг осознаёшь, что рядом с тобой в комнате есть кто–то ещё, и уже довольно давно, хотя до сих пор ты был совершенно уверен, что сидишь в полном одиночестве. Мерцающая перегородка была кусочком ночного неба, виднеющегося в дальнем конце узкого, тёмного коридора (правда, куда вёл этот коридор и из чего он был сделан, сказать было трудно), и в далёкой синеве я разглядел слабое сияние двух–трёх звёздочек.
Но вдруг на далёком квадрате тёмного неба в дальнем конце прохода, словно стремительно вывернув из–за невидимого поворота после долгой и бурной погони, появилась чёрная фигура и, не сбавляя хода, понеслась вдоль коридора мне навстречу. Я вздрогнул и слегка отступил назад, но продолжал стоять у двери как прикованный, пристально вглядываясь в бегущего.
Приближался он быстро и неумолимо, хотя коридор оказался на удивление длинным. Судя по очертаниям, это был человек. Двигался он абсолютно бесшумно, но не скользил и не парил, а бежал на призрачных ногах.
Расстояние между нами сокращалось. Наконец, он словно вошёл в круг моего присутствия; я снова невольно отступил назад, чтобы пропустить его, но он ринулся прямо ко мне и, пройдя сквозь меня, исчез где–то в хижине. Я немедленно оглянулся. Сзади никого не было.
— Где он? — встревожившись спросил я у женщины, которая продолжала читать.
— Вот там, на полу, за вами, — сказала она, указывая рукой, но так и не поднимая глаз.
Я обернулся, ничего не увидел, но у меня возникло странное чувство, что сзади всё–таки кто–то есть. Я поглядел через плечо себе за спину: там, на полу лежала чёрная тень размером с взрослого мужчину. Она была настолько чёрной, что её было видно даже в тусклом пламени светильника, от которого она ничуть не становилась бледнее.
— Я же вам говорила, что лучше туда не заглядывать, — сказала женщина.
— Что это? — спросил я, чувствуя, как во мне поднимается страх.
— Это всего лишь ваша тень, — ответила она. — Она отыскала вас. Тени всё время рыщут по свету в поисках своих хозяев, только, по–моему, в вашем мире они называются как–то иначе. Теперь ваша тень нашла вас; так бывает почти с каждым, кто заглядывает в эту дверь, особенно если до этого повстречается в лесу… сами знаете с кем.
Тут она впервые подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза: во рту у неё блеснул ровный ряд длинных, сверкающе белых зубов, и я понял, что оказался в гостях у людоедки. Слова застряли у меня в горле, я развернулся и кинулся прочь, а по пятам за мной неотступно следовала тень.
— Да уж, подцепил себе спутничка, лучше не придумаешь! — досадливо проговорил я, выбравшись на солнечный свет и оглянувшись. Под яркими лучами тень казалась ещё чернее и маслянистее; потом я заметил, что она чуть бледнела лишь тогда, когда я заслонял от неё солнце. Я был настолько оглушён и потрясён внезапностью произошедшего, что сначала и представить себе не мог, на что обрекало меня постоянное общество столь странного компаньона, но уже тогда смутно предчувствовал, что моя нынешняя неприязнь к новообретённому товарищу скоро перерастёт в самое настоящее отвращение.
С этими тоскливыми мыслями я повернулся и безотрадно побрёл дальше.
