— На западе собирается гроза, — проговорила она. — В такую скверную погоду феи могут и не показаться. И потом, чем быстрее стемнеет, тем быстрее проснётся Ясень.
Я спросил, откуда она узнала, что лес волнуется больше обычного.
— Ну, это и по деревьям видно, — отозвалась она, — и собака вон как жалобно поскуливает. У белого кролика глаза и уши совсем покраснели, да и резвится он так, точно знает, что вечером его непременно ждёт веселье.
Будь наша кошка дома, она тут же выгнула бы спину дугой: она всегда чувствует приближение гостей. Феи помоложе частенько донимают её розовыми шипами, вычёсывая искры у неё из хвоста. Да я и сама чувствую, когда они должны появиться — только по–другому.
В то же мгновение в дверь бешеным вихрем влетела серая кошка и молниеносно скрылась в какой–то дыре.
— Вот видите, я же говорила! — воскликнула женщина.
— Но при чём тут ясень?.. — снова попытался спросить я, однако тут дверь открылась, и вошла та самая девушка, которую я повстречал утром. Мать с дочерью улыбнулись друг другу, и девушка сразу же принялась хлопотать по хозяйству.
— Можно мне остаться у вас до вечера? — спросил я. — А потом я снова уйду.
— Это как вам угодно, — ответила мать. — Но, пожалуй, лучше вам остаться у нас до утра, а не уходить в лес ночью навстречу опасностям. А куда вы идёте?
— Сам не знаю, — признался я. — Но хочу увидеть всё, что только можно.
Потому и думаю выйти сразу после захода солнца.
— А вы хоть сколько–нибудь представляете себе, на что отваживаетесь? Если да, то смелости вам не занимать, но если нет, то это уже не смелость, а безрассудство. Вы уж простите меня, но, на первый взгляд, вы не слишком–то осведомлены о здешней стране и её обычаях… Однако, — задумчиво добавила она, — ни один человек не появляется здесь без причины, и причина эта непременно известна либо ему самому, либо тем, кому поручено о нём заботиться. Так что, пожалуйста, поступайте, как вам вздумается.
Я поклонился и присел к столу, потому что вдруг страшно устал.
Разговаривать мне больше не хотелось, и потому я попросил у хозяйки позволения полистать тот самый фолиант, который всё ещё загораживал дневной свет. Она тут же сняла его с подоконника и принесла мне, но при этом ещё раз взглянула на лес и задёрнула окно белой занавеской. Я сел напротив, возле стола, положил перед собой книгу и начал читать. В книге было множество чудесных историй о Волшебной стране фей, о старых добрых временах и рыцарях Круглого стола при короле Артуре. Я всё читал и читал, пока вокруг не начали сгущаться предвечерние тени (в лесу всегда темнеет быстрее, чем на лугу или в поле), и наконец добрался до вот такого отрывка:
«Случилось так, что во время своего похода сэр Галахад встретился с сэром Персивалем посреди большого леса. Сэр Галахад был облачён в блистающие серебряные доспехи. Несомненно, серебро всегда приятно для глаз, но тускнеет так быстро, что без усердия преданного оруженосца снаряжение любого рыцаря вмиг утратило бы свой ясный блеск. У сэра Галахада не было ни пажа, ни оруженосца, но его доспехи сияли, как полная луна, и восседал он на прекрасном белом коне в чёрной как смоль сбруе с чёрным чепраком, усеянным серебристыми лилиями. Сэр Персиваль ехал на лошади огненного цвета с тёмно–рыжей гривой и хвостом, но сбруя её была вся выпачкана грязью и тиной; а его собственные доспехи так густо покрылись ржавчиной, что даже самый искусный оружейник не смог бы вновь начистить их до блеска.
И когда лучи заходящего солнца, пробивавшиеся меж стволов, осветили двух рыцарей, один из них, казалось, сиял ослепительным светом, а другой пылал тёмным огнём. Ибо когда крест на рукояти меча пронзил его сердце, сэр Персиваль, поразив себя в бедро, убежал прочь от злой колдуньи и попал в глухую чащу. Рана его всё не исцелялась, и он горько стенал и каялся, вспоминая о своей ошибке. Тут навстречу ему из чащи вышла дева Ольха. Лик её был прекрасен, она одурманила рыцаря лживыми взорами и ласковыми речами и обманом увлекла его за собой туда…»
Тут за спиной я услышал сдавленный возглас хозяйки и мигом обернулся.
— Смотрите! — прошептала она. — Вот его пальцы!
Точно как в книге, лучи заходящего солнца прорезали облака, сгрудившиеся на западном краю неба, и на белой занавеске я увидел тень огромной уродливой руки с корявыми узловатыми пальцами, очень толстыми и цепкими.
— Видишь, мама, он почти проснулся. Сегодня он ещё ненасытнее, чем обычно.
— Тише, дочка! Не надо его сердить, он и без того на нас злится. Кто знает, когда нам снова придётся выйти в лес после захода солнца.
— Но вы и так в лесу, — удивился я. — Как же вы уберегаетесь от опасности?
— Он не осмеливается подойти к нам ближе, — объяснила женщина. — Любой из четырёх дубов, растущих по углам нашего дома, разорвал бы его в клочья.
Эти дубы — наши друзья. Но он всё равно торчит неподалёку, корчит зловещие гримасы и тянет к нам свои длинные руки и пальцы, надеясь запугать нас до смерти — ведь это его излюбленное дело. Прошу вас, не приближайтесь к нему сегодня.
— А я тоже научусь всё это видеть? — спросил я.
— Это пока сказать сложно, ведь я не знаю, в близком ли вы родстве с дивным народцем. Посмотрим, сможете ли вы разглядеть фей, живущих в моём саду. Тогда, может, что–нибудь и прояснится.
— А что, у деревьев тоже есть свои феи, как и у цветов? — спросил я.
— Они приходятся друг другу родичами, — ответила она. — Но те существа, которые зовутся феями в вашем мире, это чаще всего детишки здешних цветочных фей. Уж очень они любят дразнить «плотных громадин» (так они называют людей); ведь они дети, а детям только и нужно, что поиграть и повеселиться вволю.
— Но почему вы разрешаете цветам жить так близко к себе? — поинтересовался я. — Ведь они, должно быть, частенько вам досаждают.
— Да что вы! Знали бы вы, какие они уморительные! Особенно когда строят из себя взрослых и с притворной солидностью занимаются «важными» делами.
Иногда прямо на моих глазах целое представление разыграют, да ещё с таким серьёзным видом, что диву даёшься — ведь меня они вовсе не боятся. Но стоит игре закончиться, как они тут же прыскают со смеху и принимаются резвиться и проказничать, словно серьёзность — это забавнейшая шутка на свете. Но это всё садовые феи, а они куда степеннее и учёнее тех, что живут в лесу и на лугах. Конечно, у них полно родственников среди полевых цветов, но на них садовые феи смотрят свысока — совсем как на деревенских кузин и кузенов, которые ничего не понимают в жизни и совершенно не умеют вести себя в приличном обществе, — хотя, признаться, порой всё–таки завидуют простоте и естественности своих неблагородных сородичей…
— Так, значит, феи живут внутри цветов? — спросил я.
— Не знаю, — откликнулась она. — Я и сама не всё понимаю. Иногда их вообще не видно, и даже я не могу их разглядеть, хоть и знаю, что они рядом. Они всегда умирают вместе с теми цветами, на которые походят и чьими именами называют себя. Но вот воскресают ли они в новых цветах, или в каждом распустившемся бутоне появляется своя фея или эльф — это мне неведомо. Они такие же разные, как и люди, только настроение у них меняется ещё быстрее: и полминуты не пройдёт, а они уже успели раз по пять удивиться, нахмуриться, расплакаться и развеселиться. Нет, они и правда потешные, и я частенько за ними наблюдаю, только ведь как следует с ними всё равно не познакомишься. Сколько раз пыталась с ними заговорить, а они только посмотрят, будто меня и слушать–то не стоит, засмеются и ну прочь…
