– Нет.
– Конечно, не слышал. Это я только что придумал.
– Гроб – это то, в чем хоронят людей?
– А лемурийцев по-другому хоронят? – Жмых приподнял правую бровь.
– Конечно. У нас умерших сжигают в специальных печах. На которых затем готовится поминальное угощение. А уж если и зарывают в землю, то только при крайней необходимости, когда горючего мало, в пластиковом пакете…
– Как собак! – вздохнул Глеб.
– Разве покойному не все равно, в пластиковом пакете его похоронят или в дубовом ящике?
– Кто его знает. Может, и не все равно. Мне бы было не все равно, во всяком случае. Эх, сдается мне, не даст нам Лысый здесь развернуться. А я-то надеялся пожить вволю.
– Зато мы теперь на законных основаниях на этой планете, – высказал Лукас оптимистичную мысль. – То есть не совсем на законных… Но зато с… пропиской?
– Подпиской! – поправил Глеб. – Хотя что это за подписка… Одних запретов две дюжины Лысый на нас навесил.
– Дюжина – это шестнадцать?
– Десять, только старинными словами… Ты, поэт, должен знать… Всякие там пуды, унции, гривенники, червонцы… Каждый раз «десять» говорить скучно. Вот и понапридумывали люди дурных слов.
– Надо записать, – заявил Лукас, вытаскивая из кармана коробок сегнетоэлектрического диктофона размером с зажигалку. – Дюжина, пуд, гривенник, червонец, – пробормотал он в микрофон.
Жмых едва не подпрыгнул.
– Ты ходил к Лысому с диктофоном?
– Ну да! А что?
– Да ничего! Дать бы тебе по роже! Диктофон – это ж хуже, чем пушка… Объяснял бы ты ему, что ты поэт, если бы у тебя этот диктофон из кармашка достали… Лысый бы сразу решил, что ты – легавый. Или подручный легавых… Какому коску в своем уме придет в голову таскать с собой диктофон? Я из-за тебя тоже мог попалиться…
– Хорошо, что все обошлось, – равнодушно обронил Лукас.
У Глеба даже руки затряслись от желания отвесить лемурийцу хорошую затрещину. Сдержало его только воспоминание о способности поэта впадать в боевой раж.
– Да Лысый вроде бы и не говорил лишнего… – пробормотал Глеб. – Законник выискался… Тут не шалите, здесь не берите. То не так, это не так! Прямо инспектор воскресной школы проповедников-мормусонов! Сам-то, гад, небось, что хочет, то и творит. – Глеб с досадой сплюнул. – А нам что теперь делать?!
– Может, проведаем наши дома? – предложил Лукас. – Если город небольшой, то мы вполне в состоянии дойти пешком до окраины, где они находятся.
– Идея неплохая, – оживился Жмых, – Может, заберем деньги из гостиничных сейфов и переместим туда? Хотя, с другой стороны, кто поручится, что там они будут в большей безопасности?! Личной охраны у нас пока нет. Пошлет Лысый туда своих людишек и оставит нас без наличности, чтобы мы скорее к нему прибились и ездили потом на терки с тяжелыми волынами.
– Ты думаешь, Лысый хочет записать нас в нетрадиционный ансамбль? – Вид у Лукаса сделался затравленный.
– Что-о-о? – изумился Жмых.
– Ты сам говоришь, ездить с волынками… Да еще и с тяжелыми… на… на терки? Мы что, кого-то будем тереть? Или нас будут тереть? Я не совсем понял?
Глеб скривился, сплюнул в сторону.
– Вроде бы долго уже возле меня трешься. Должен по-нашему ботать. А ты все такой же несообразительный, как в глубоком детстве, пока тебя приемные родители не взяли… Может, зря ты то заведение покинул, а?
Упоминание интерната для дефективных, о котором он имел несчастье проболтаться Глебу, всерьез рассердило Лукаса. Он сжал кулаки и надвинулся на Жмыха:
– Думай, что говоришь!
– Я-то думаю. А ты слушай. И мотай на ус. Иначе на этой планете долго не протянешь. Волына – это не волынка, это пушка. Пистолет! А терка – это когда серьезные люди перетирают меж собой всякие скользкие темы. Ну, базарят о гнилых вопросах… Воткнул? Нет? В смысле – понял? Словом, договариваются, как и где втюхивать лохам разные штуки…
– А почему они трутся с пистолетами? – поинтересовался лемуриец. – Если они решили потереться, а не подраться?
– Тьфу ты, – Глеб сплюнул, – во-первых, не трутся, а трут, а во-вторых, не потереться, а перетереть. Тут важно умение правильно образовывать слова. Какой ты, к чертям собачьим, поэт, если не можешь просечь такую простую фишку.
– Так насчет пистолетов, – напомнил Лукас, пропуская оскорбление мимо ушей.
– Тут когда как получится, – пожал плечами Жмых. – Договариваешься, договариваешься, смотришь – а дело уже до драки дошло. К тому же тот, у кого волыны нет, – лох. А лоху чего только не втюхают…
– Лох? – переспросил Лукас. – Кто это?
– Лохом быть плохо, – сообщил Глеб, – и это, пожалуй, все, что я могу тебе сказать по этой теме.
– Я не хочу быть лохом, – объявил Лукас. – Знаешь, у меня даже четверостишие родилось по этому поводу:
Не хочу быть лохом,
Лохом быть так плохо,
Лучше стану коском,
Это очень просто.
– Чушь какая-то! – крякнул Жмых. – Интернат для дефективных. Дурная считалочка для тупых… Или дразнилка.
– Что ты хочешь от десятисекундного экспромта?! – обиделся лемуриец. – И вообще, это примитивизм. Тебе знаком такой жанровый подвид поэзии? Между прочим, на этой планете, где мы носимся как угорелые и нет никакой возможности подумать о возвышенном и прекрасном, мне одна только дрянь в голову и лезет… А ведь сегодня нам еще ехать в казино. В настоящую терку…
Жмых помрачнел. Отправляться в казино на встречу с рангунами ему очень не хотелось. Впрочем, от его желания или нежелания участвовать в бандитских Разборках мало что зависело. На Дроэдеме заправлял лысый, как девичья коленка, большой босс. Надо будет – заставит и воевать. С волками жить – по-волчьи выть. А бугор своего никогда не упустит.
Глеб и Лукас прошли уже пару километров по пустынной улице, оглядываясь вокруг. Хотя на Дроэдеме они провели уже довольно много времени, кое-что по-прежнему было для них в диковинку. Например, парящие над отдельными домами матовые шары, которые медленно поворачивались вокруг своей оси, словно камеры слежения. Или ровно подстриженный ромбовидной формы кустарник, высаженный вдоль заборов.
– Обрати внимание, Глеб Эдуард, какая точность, – восхитился Лукас, – какое удивительное совершенство линий, форм.
– Хотел бы я поглядеть на того садовника. Парень – настоящий виртуоз. Наверное, при желании может из кустарника и голую бабу слепить. С квадратными сиськами. Смотреться будет неплохо, да только на ощупь, должно быть, жестковатая. – Глеб запрокинул голову и захохотал.
– А ты не прочь пообниматься с такой? – заинтересовался лемуриец.
– Чего-о-о-о?! – Смеяться Жмыху сразу расхотелось. – Говори, говори, да не заговаривайся. Я на астероидах даже со снежными бабами дела не имел… Хотя многие лепили и крутили с ними, это правда… Но я – никогда! Ни-ни.
