– Не-е-е-ет! – вскричал он.
– О да-а-а, – ответил джинн. Подошел к Ивану Васильевичу и аккуратно снял с его ног носки.
Они последовали за обувью.
Кусок раскаленной железки лег в ладонь краснорожего. Он повернулся к банкиру. Тот отчаянно забился в креплениях, стараясь освободиться.
– Не надо! Пожалуйста, не надо…
Джинн в ответ растянул морду в омерзительную усмешку, хохотнул и собирался уже прижечь Митрохину пятки, когда из стены появился дознаватель. Вошел легко, словно через дверь.
– Не надо! – проговорил он, дождался, пока здоровяк опустит железку, и пояснил:
– Совет не одобрил пытку. До суда этого приказано не трогать… Очень жаль. – Дознаватель посмотрел на Митрохина так, что тот немедленно понял – если бы он оказался в руках Четвертого, то умер бы в страшных муках.
– Да что я тебе такого сделал? – пробормотал Иван Васильевич.
Ответом его не удостоили. Дознаватель махнул рукой краснорожему, и они удалились. Громила некоторое время оглядывался на прикованного к столу пленника с явным сожалением. По всему было видно, как ему хочется прижечь пятки Ивана Васильевича.
– Идите, идите! – крикнул он вслед мучителям. – Палачи!
* * *
Через несколько часов джинны в свободных, ниспадающих одеждах отстегнули Митрохина от стола и повели куда-то по заваленным всяким хламом коридорам. В представлении Ивана Васильевича именно так должен был выглядеть внутри дом под снос, в котором поселились бомжи. Обитатели сего здания на бомжей не походили, но чудовищная обстановка их, должно быть, устраивала. Ко всему прочему всюду царил отвратительный запах – пахло сероводородом и органическим удобрением. У Митрохина даже возникло такое чувство что воняет здесь все, без исключения, – стены, пол, потолок, а уж от его провожатых разило так, что он извлек из кармана платок и стал дышать через него.
Путешествие начало его порядком утомлять.
Наконец они оказались у старых резных дверей, покрытых облупившейся краской. Из иссохшегося от времени дерева торчали головки ржавых гвоздей.
Один из провожатых открыл дверь, и Иван Васильевич прошел в темную залу.
– Иди вперед, не останавливаясь! – проговорил голос за спиной, и Митрохин пошел. Выставил перед собой ладони для верности и, ощупывая гладкий пол босыми ступнями, шаг за шагом стал продвигаться вперед. Мрак здесь царил такой, что он не мог различить ни одной детали. Зато в тишине отчетливо было слышно, как вместе с ним кто-то двигается, ступает осторожно. У него сложилось ощущение, что комната полна существ, которые могут видеть в темноте. И все они сейчас смотрят на него, следят за тем, как он слепо перемещается, не решаясь даже остановиться.
– Стой! – скомандовал голос. Иван Васильевич остановился. В ту же секунду вспыхнул яркий свет. На Митрохина словно направили прожектор.
Он стоял в центре светового луча. А рядом с ним Щурилась и прикрывала глаза ладошкой какая-то Девушка.
– Эй, – Митрохин тронул ее за руку. Девушка обернулась, и Иван Васильевич с неудовольствием узнал колдунью. Правда, выглядела нахальная пигалица сейчас совсем не так, как прежде. От былой уверенности не осталось и следа. Она вся осунулась, подобралась, и выражение лица у нее было такое, словно ее только что заставили прожевать и проглотить пару лимонов.
– И вы здесь… – пробормотала она. – Ну конечно… Как же иначе? Это же все вы! Все вы!
– Ты в своем репертуаре, козявка, – отмахнулся Митрохин.
Световое пятно вокруг них стало стремительно разрастаться и вскоре захватило все вокруг. При виде открывшейся его взору диковинной картины Иван Васильевич ощутил учащенное сердцебиение и дрожание в конечностях. Они оказались посреди большой округлой залы. В красно-розовый потолок, украшенный фактурной лепниной, упирались массивные колонны. Мифические существа скалились с громадных фресок, занимающих пространство между высокими окнами в ажурных переплетах. Жутковатые твари щерили пасти и грозили когтистыми лапами. Громадное помещение освещалось множеством голубых светильников, расставленных и развешанных буквально всюду. Особенно много их было под потолком. Они болтались на тонких золотистых цепях, стояли на массивных треногах, и в нишах стен, и на полу. И хотя все они горели, неяркий свет, тем не менее режущий глаза, поступал не от них, а неизвестно откуда. Его словно излучали сами стены.
Иван Васильевич успел также заметить, что на всем лежит толстый слой пыли, мрамор местами потрескался, часть цветных стекол выбита, фрески потемнели и истерлись, а в углах залы скопились большие груды мусора.
«Уборщицу, что ли, не могли нанять?» – с недоумением подумал он. Неприятный запах здесь ощущался еще явственнее.
По правую и левую руку от раскрасневшегося Митрохина и испуганной колдуньи, бледной, словно классическая модель унитаза Gustavsberg, возвышались высокие ряды трибун. На каждой сидело не меньше пятидесяти лысых плоскомордых джиннов. Облачение тех, кто находился на левой трибуне, составляли белоснежные тоги. На правой – черные. Картина сама по себе была столь необычной, что могла кого угодно заставить волноваться, а джинны, ко всему прочему, разглядывали людей, стоящих в центре залы, с явным неодобрением, да еще перешептывались между собой, обсуждая, должно быть, их внешний вид и поведение.
Под перекрещивающимися на них взглядами державных силатов банкир в очередной раз ощутил себя маленьким, ничтожным представителем жалкого человечества. У него на какую-то секунду промелькнула надежда – а может, все это сон, но на сон происходящее не было похоже хотя бы потому, что Митрохину отчаянно хотелось отлить, да еще мучила почти африканская жара. Мрамор на полу нагревался по мере того, как в зале становилось все светлее, и теперь босые ноги припекало так, словно он стоял на сковородке. Он вспомнил, как краснорожий монстр стащил с него ботинки, и поежился. Наверное, не стали жарить ему пятки, потому что решили, что здесь они прожарятся сами собой.
– Где это мы? – Митрохин обернулся к колдунье. – Где мы оказались?
– Полагаю, это центральный офис Балансовой службы, – дрожащим голосом отозвалась девушка, – мы нарушили заведенный у них порядок… и они перенесли нас сюда. Что они теперь намерены делать, я не знаю…
– Ты нарушила, – уточнил Митрохин, – я колдовать не умею… Ты нарушила, тебе и отвечать.
– Я в вас и не сомневалась. Видела я таких, как вы. У тех, кто с большими деньгами дело имеет, нутро всегда гнилое.
– А ты деньги не любишь, можно подумать?! – вспылил Иван Васильевич. – Вон как обрадовалась, когда я о раскрутке по радио и в телевизоре заговорил. Небось не по доброте душевной мне помочь решила, а из-за денежек тех самых, к которым ты с таким презрением относишься. А?
– Тише вы, – одернула его девушка, – хотите, чтобы наше положение еще ухудшилось?
– Твое положение, – уточнил Митрохин. – Я тут решительно ни при чем. Я вот и дознавателю то же самое сказал. Сейчас разберутся и отпустят меня А ты, хе-хе, попала, козявка.
