Папа снизил скорость до четырех узлов, как требовалось в гавани. С причала за нами наблюдала фигура в форме.
Папа крикнул:
— “Эдельвейс” из Эксетера, временное посещение. Можно причаливать?
— Займите К3. Дорогу знаете?
— Знаю, — ответил папа.
— Хорошо. Добро пожаловать на Гернси.
Он крикнул что-то еще, но порыв ветра отнес его слова. Папа приложил руку к уху, и человек крикнул снова, громче:
— Да здравствует трипод!
Все молчали, пока мы с пыхтением шли к причалу. Гавань была менее загружена, чем летом, но в остальном не изменилась. В море длинными рядами раскачивались высокие мачты: здесь зимовало множество яхт. Вдоль гавани, как обычно, двигались машины, а за ними уступами поднимались крыши Сент-Питер-Порта. Над вершиной холма небо просветлело; как будто собиралось показаться солнце.
Когда мы причалили, папа собрал нас в передней каюте. Он сказал:
— Я рассматривал людей на берегу в бинокль. Я не уверен, но по крайней мере десять процентов — в шапках. И главное — всем распоряжаются те, что в шапках.
Энди возразил:
— Мы знаем только, что они заправляют в гавани.
Папа покачал головой:
— На острове такой величины — все или ничего. Они управляют.
Анжела спросила:
— Мы поедем на дачу? Я устала.
Лицо у нее было бледное, глаза опухли. Я сам чувствовал себя плохо.
Марта сказала:
— Если они взяли верх на Гернси, то на Джерси то же самое. Может, на меньших островах. Олдерни, Сарк…
— В маленькой общине мы застрянем. Когда они доберутся и туда — через несколько дней, — мы будем как утки на привязи.
Марта обняла Анжелу, которая негромко всхлипывала.
— Мы зашли так далеко не для того, чтобы сдаться.
— Остается Швейцария.
Марта нетерпеливо сказала:
— Если они взяли верх на острове, это включает и аэропорт. Запрет на полеты здесь может не действовать: для триппи чем больше путешествующих, тем лучше. Но они будут настаивать, чтобы все пассажиры были в шапках.
— Да, будут.
Папа отправился в кормовую кабину. Я не удивился, что он опять вспомнил Швейцарию. Для него встреча с Ильзой важнее борьбы против того, чтобы на нас надели шапки. Нет, это неправда. Но все равно очень важно.
Однако я удивился, что он так легко сдался. Я смотрел на ноги людей, проходивших мимо причала, и гадал, в шапках эти люди или нет и — в сотый раз — что же чувствуют люди в шапках. Печально думал я о том, что вскоре, вероятно, мне придется это узнать, но тут вернулся папа, неся чемоданчик дяди Яна. Он достал оттуда одну из шапок.
— В основном это радиоприемник или нечто аналогичное. Проводка под резиной. Ее легко перерезать ножницами. Шапка внешне ничем не отличается, но передачу не принимает. Поэтому никакого индуцированного транса, никакого приказа повиноваться триподам.
— Вы уверены? — спросил Энди.
Папа покачал головой:
— Не вполне. Но можно попробовать на одном из нас, и узнаем.
Я сказал: “Но тот, кто попробует, может стать триппи”.
— Один против четверых. Снимем шапку, если понадобится, силой. — Он помолчал. — Я вызываюсь добровольцем, но лучше попробовать на физически самом слабом, если дойдет до этого.
Анжела вновь заплакала. Я не знал, что она слушает, тем более понимает.
Марта сказала:
— Не Анжела. Я, если хотите.
— Ладно, пусть буду я, — сказал Энди.
Папа не смотрел ни на меня, ни на Анжелу. Я сказал:
— После Анжелы я самый слабый. Давайте закончим.
Все молчали, пока папа лезвием своего швейцарского армейского ножа взрезал резину. Потребовалось время, но наконец он протянул мне шлем:
— Разрезал в двух местах. Должно вывести ее из строя.
Эта штука, казалось, корчится в моих руках, как змея. Раньше я не рассматривал ее внимательно: похоже на гибкую тюбетейку. Несколько дней назад я бы не поверил, что она может отнять у меня свободу мысли и воли, но теперь верил. И не так-то легко поверить, что ее так просто вывести из строя. Если папа ошибся и она по-прежнему действует…
В десять лет я однажды купался в бассейне с пятиметровой вышкой для прыжков в воду. Другие мальчики прыгали с нее, но когда я поднялся, вода мне показалась в ста милях. Я хотел слезть, но смотреть в насмешливые лица показалось мне хуже, чем нырнуть. Немного, но все же хуже. И тогда был просто физический страх; сейчас же я боялся утратить свой мозг, свою индивидуальность — все во мне, что имеет значение.
Потом пришла другая мысль: а что будет, если им придется связать меня и силой снимать шапку. Уберет ли это приказ триподов из моего мозга? Доктора Монмута, чтобы разгипнотизировать меня, здесь нет. И что они сделают — свяжут меня и заткнут рот, чтобы я не поднял тревогу? И что, если снятие подействует лишь наполовину — я буду частично рабом и частично свободным? И скоро ли я окончательно сойду с ума?
Все смотрели на меня. Если бы я хоть что-нибудь из этого сказал, они бы решили, что я стараюсь увильнуть. И они были бы правы. Я подумал о доске и головах, торчащих из воды. Чем дольше оттягиваешь, тем хуже. Я перевел дыхание и натянул шапку на голову.
Да здравствует трипод…
Мне показалось, что я произнес это, я подумал, что теперь полностью на стороне врага. Представил себе, что остальные слышали и сейчас схватят меня. Но ничего не происходило. Может, просто случайная мысль? Я мысленно повторил: “Да здравствует трипод”, — с замирающим сердцем проверяя себя. Потом сознательно подумал: “Ненавижу триподов…” — и испытал прилив облегчения.
— Ну? — беспокойно спросил папа.
— Все в порядке. — Я почувствовал, что дрожу. — Не работает.
Папа тоже надел шапку, и мы с ним пошли в кассу аэропорта. Он попросил пять мест на вечерний рейс в Хитроу. Клерк в очках с роговой оправой, надетой поверх резины шапки, нажал клавиши и посмотрел на экран.
— Есть пять мест, но вам придется разделиться: места в салоне для курящих и некурящих.
— Хорошо. — Папа извлек кредитную карточку из бумажника. Клерк покачал головой:
— Карточки не действуют.
— Что?
— Пока не кончится чрезвычайное положение.
— Возьмете чек?
— Если он на местный счет.
— У меня нет местного счета. Я на катере.
Клерк понимающе улыбнулся:
— Англичанин? Я так и думал. Английские чеки не принимаются. Простите. Да здравствует трипод.
Папа забрал свою карточку:
