Впрочем, сие не означало, что их отпустят с миром, спев Песню Приветствия и наделив дарами. Но схватка – если дойдет до схватки – будет почетной, один на один, с равным оружием, и победителя отпустят и не станут ему мстить. Все-таки друзья, не враги…
Толпа Горьких Камней раздалась, и вперед выступил их предводитель. Дик его не знал. Вероятно, этот воин родился не в Чимаре, но был человеком заслуженным вроде Чоча, сына Чочинги: пальцы и уши целы, а Шнур Доблести свисает ниже чресел. Он запел; звали его Циваром Дробителем Черепов, и на своем веку он свершил не один славный подвиг.
Читари, старший из трех лазутчиков, ответил – спокойно и с достоинством, без оскорбительных намеков и жестов. Ченга тоже казался невозмутимым, только оглаживал пояс, за которым торчали рукояти полудюжины метательных ножей. Глядя на воинов, Дик тоже сделал бесстрастное лицо, хоть не терпелось ему узнать, кому выпадет честь сразиться первым.
После обмена Песнями Цивар произнес:
– Странное шепнули мне как-то Четыре звезды – про воина из земель двуруких, такого же доблестного и умелого, как наши воины. Будто бы молод он, но отважен и ловок и обучен самим Наставником Чочингой – да придет к нему смерть на рассвете! Не поверил я и решил поглядеть.
– Гляди! – сказал Читари и вытолкнул Дика вперед. Цивар усмехнулся.
– Вижу двурукого ко-тохару в повязке Теней Ветра. Вижу, что он молод. Вижу за его поясом клинки. Больше не вижу ничего!
– Шнур видишь? – спросил Читари.
– Ожерелье? – Цивар сощурил глаза. – Маленькое ожерелье… незаметное…
Кто из вашего клана дал ему такое поносить? Или не нашлось побольше?
Это было уже оскорблением, но Дик молчал – все, что надо, скажет Читари, на правах старшего.
– Маленький Шнур, – согласился Одноухий, – совсем маленький, незаметный.
Можно сделать его длиннее. Ну, у кого завелись лишние пальцы? – И он с мрачным видом оглядел толпу Горьких Камней.
– Ха, пальцы! Кто говорит о пальцах! – Цивар пренебрежительно махнул всеми четырьмя конечностями. – Мой Наставник был таким же мудрым, как Чочинга, и он говорил: отрезав пальцы, не забудь про печень.
– Сам будешь резать, великий воин? – поинтересовался Читари и бросил на Дика такой взгляд, будто уже считал его покойником.
– Нет! Я же сказал: хочу посмотреть. Резать будет он! И тогда из шеренги Горьких Камней выступил Цор. Время в лесу и для него не прошло даром: сделался он могуч и крепок, как молодое дерево шой, – с выпуклыми мышцами, что скрывали ложбинку меж плечевых суставов, с толстой шеей и длинными мускулистыми ногами. Но не эти перемены, вполне естественные и неизбежные, поразили Дика, а то, как Цор снарядился для схватки. Не взял он щита, не натянул боевых рукавиц, не прихватил палицы, которой можно было б не убить, а оглушить; только четыре клинка нес он, четыре длинных сверкающих лезвия, и это значило, что бой будет смертельным.
– Или ты проткнешь ему глотку, или Чоч доберется до моей, – пробормотал Читари, разглядывая Цора. – Ты уж постарайся, Две Руки!
Дик кивнул, делая шаг вперед. Его мечи с тихим шелестом выскользнули из ножен – такие же длинные и блестящие, такие же смертоносные, как у противника. Два против четырех…
Они с Цором не любили друг друга. Соперничали во всем: кто прыгнет дальше и заберется повыше, кто поднимет камень потяжелей, кто кому намнет бока да наделает синяков – на тренировочной арене или втихую, где-нибудь у водопадов, за скалами. Превозносили своих Наставников (Цор обучался у Цаба, хорошего воина, но не столь знаменитого, как Чочин-га), хвалились силой и знанием тайных приемов, пели оскорбительные Песни, придумывали обидные клички… Дрались из-за Чии – чем дальше, тем чаще, хоть о причине этих побоищ не говорили никому. Цор, пожалуй, был посильнее, а Дик – увертливей, так что вел в счете все-таки он. И полагал, что сейчас поставит точку в их затянувшемся соревновании.
Они сходились.
Сон разворачивался с поразительной реальностью. Дик снова видел, как разгораются в зрачках Цора яростные огоньки, как подрагивают острия его мечей; два были вскинуты вверх, два – опущены, и рукояти прижаты к бедрам. Он поймал чей-то ненавидящий взгляд, на мгновение скосил глаза и усмехнулся. Цохани умма Цор… Торчит за спиной Цивара, стиснув в каждой руке по дротику…
В отличие от Дика – того Дика, что сближался с Цором, – Ричард Саймон знал, чем закончится их схватка и что произойдет потом. Не самое приятное из воспоминаний, но, как говорится, с чужого ожерелья свой палец не снимешь… А ожерелье было чужим и находилось в руках того, кто посылает тревожные воспоминания и сны.
Схватка во сне, как наяву, была короткой. Долгими бывали учебные бои, когда оттачивалось мастерство владения оружием и проверялось, крепок ли сердцем будущий воин. Но если бились насмерть, а не затем, чтоб размяться или заполучить трофей, все решалось в два-три удара. Или в один – стремительный, как бросок змеи.
Сейчас, превзойдя все хитрости фехтовального искусства двуруких, Ричард Саймон понимал, что тай сражаются иначе. По крайней мере не так, как европейцы в Средневековье и в эпоху Возрождения; их техника была сродни восточной, достигшей совершенства еще тогда, когда понятия “Запад” и “Восток” относились к Старой Земле и не являлись пустым звуком. Ожидание, маневр, выпад… Смерть! В этом искусстве японские самураи были куда лаконичней гвардейцев кардинала и мушкетеров короля.
Они, сошлись на расстояние пары шагов и окаменели. Время тянулось точно питон, скользящий среди трав; и каждая травинка была секундой, и каждая отделяла миг прошедший от грядущего мгновения, жизнь от смерти, свет от тьмы. Все те же знакомые Дику шутки времени: то оно замрет, застынет ледяной глыбой, то ринется вскачь подобно яростному водопаду…
Сверкнули клинки, коротко лязгнула сталь, метнулись тени. Каа, питон, завершил свое бесконечное скольжение, последняя секунда истекла, один из бойцов был мертв, другой – жив. Оба меча Дика подрагивали над распростертым безжизненным телом, словно цветы на серебристых стеблях: левый торчал меж ребер, правый пронзил гортань.
Потом раздался гневный вопль, и Дик увидел, как Цохани вскидывает дротик.
С этого момента синхронизация яви и сна распалась. В реальности предводитель Горьких Камней сшиб Цохани наземь, придавил коленом, вырвал оружие. Но во сне брат убитого Цора успел метнуть копье, и оно полетело к Ричарду Саймону, и был его полет стремителен, неудержим и смертоносен, и Ричард – каким-то шестым или десятым чувством – понимал, что не успеет уклониться от удара. Чудилось, будто дротик метнул ему в самое сердце тайятский лес; и казалось, что лес, ощутив чужака, околдовал его, сделал беспомощной и неподвижной мишенью.
Копье летело, а он ждал, ждал, ждал… Это ожидание было страшнее смерти.
Ричард пробудился с зубовным скрежетом и с явным предчувствием, что день сегодняшний сложится неудачно. Так оно и получилось. Или сон подействовал на него, или разнежили ночные игры с прелестной Долорес, только был он тем утром рассеян, а предмет занятий рассеянности не допускал. Искусство грабежа требует полной сосредоточенности, а коль капканы на пути грабителя настраивал Кастальский, так лучше не шутить с судьбой. Кастальский, тихий лысоватый человечек, принадлежал к той же породе инструкторов-хитрецов, что и Дейв Уокер. Правда, хитрости у него были иного свойства, не техасские, а компьютерные, но любая из них могла перетряхнуть мозги или подвесить за ребро.
