У Вадима прервался голос. Если бы было можно все вернуть, успеть сказать матери, что он прощает ее! У него просто не хватило времени сказать это тогда. Но сейчас он должен успеть!
— Дети эгоистичные существа. Они не в силах понять, что и боль порой во благо.
— Мать тебя била?
Вадим затряс головой:
— Никогда! Но она… была строгой. И голос… Мне бывало страшно, когда она говорила: «Вадим, ты сегодня вел себя очень плохо!» А если я был послушным, она называла меня Вадиком, и голос у нее был нежный, мягкий…
Воспоминания накатывали волнами. Вадим захлебывался в них, прыгая с одного на другое. Ребенок, мальчик, подросток, юноша… Вадик, Вадим, мальчик мой…
Губы раскрылись сами собой, зашептали:
— Нельзя… Сегодня я вел себя в школе плохо: мне плюнули в спину, и я захотел отомстить. Первый раз в жизни. Но ничего не получилось. Одноклассник сбил меня подножкой, я стал падать, схватился за что-то… Это оказались ноги директрисы! Колготки ей порвал. Маму вызвали в школу. Она пришла, выслушала их и сказала: «Вадим, ты плохо себя вел!»
Он в точности повторил голос и интонации матери. Алена может отсесть на дальний край дивана. А ему отсаживаться было некуда. Всюду была мама.
— У меня почти никогда не было волос на голове… — Вадим посмотрел в окно на свое отражение. — В парикмахерской мама предупреждала мастера, чтобы меня стригли покороче… «Покороче! — приговаривала она. — Еще короче! Ребенок зарос и похож на лешего». То, что не могли достать ножницы, добирала машинка. У меня была круглая голова и большие уши…
— Ну и что? — Алена дернулась. — Мне тоже не нравилась короткая стрижка в детстве. Но из-за этого я не кидаюсь с ножом на прохожих.
Не понимает… Ножницы, холодные ножницы касаются лба, щелкают, падают обрубки волос, а мать требует короче, короче… И это невыносимое жужжание машинки, двигающейся по коже!
— Она никогда не спрашивала, чего я хотел. Я соглашался и говорил «спасибо» — ведь я вежливый мальчик!
И рыбки… Вместо собаки, о которой он мечтал день и ночь. Он видел себя с поводком в руках, но просыпался с маленьким сачком, которым нужно было вылавливать рыбок из аквариума, менял им воду, кормил. А они даже поблагодарить не могли! Тупые, холодные, скользкие существа!
Только сейчас Вадим понял, что говорил вслух. Алена слушала, обняв себя руками и покачиваясь от усталости.
— Почему ты не пробовал поговорить с матерью?
— Пробовал. Но она говорила: «Мальчик мой, я знаю лучше…» — что тебе есть, пить, надевать, читать! — голос крепчал, грубел. Под конец Вадим почти кричал. — И женщины… Их приводила она!
— Мать? — переспросила Алена.
— Мама…
Он хорошо помнил первую. Она была едва ли не ровесницей матери. Кажется, они вместе работали. Звали ее… Впрочем, какая сейчас разница?
Мать суетливо накрывала на стол, резала купленный утром торт. На Вадима надели новую рубашку, повязали на шею галстук, зачесали челку набок, как у взрослого. А он отчаянно потел и краснел под ласковым взглядом гостьи. Она положила ладонь на его колено, легонько сжала, и Вадим едва не сполз со стула на пол.
— Что же вы? Пейте чай, ешьте торт — он очень вкусный! — увещевала мать. — Это любимый торт моего Вадика. Правда, милый?
Он кивал, сглатывая набегавшую слюну.
Они пили чай, разговаривали — мать и гостья. А потом мать пропала. Он и не заметил когда.
— Ты что, боишься меня?
Гостья рассмеялась переливчатым смехом. Ее ладонь активнее задвигалась на колене, поползла вверх.
— Как тебя называет мама — мой мальчик? Тебе нравится? Тогда и я буду называть тебя мой мальчик.
Лежать с ней в постели было противно. Но кто его спрашивал, хочет он этого или нет. Вадим терпел, когда она ласкала его, заставляла делать то, что нравилось ей, но совсем не нравилось ему. Он старался, потому что должен маме и потому что так поступают хорошие мальчики.
И никто не знал, что он мечтал быть плохим…
* * *
После квартиры Долгова хотелось пойти в душ, но сошел и дождь, мелко сыплющий на лицо и за воротник. Семен как умылся.
Вернулся Гуральник, отдававший распоряжения оперативникам, спросил:
— Почему ты считаешь, что они могли поехать к художнику?
— Не знаю, — признался Семен. — Чувство такое. Долгов прежде никогда не готовил место для жертвы заранее. Алену таскать по улицам он поостережется. У нее есть машина. Значит, можно куда-то поехать. Куда? Мы проверили: никаких загородных домов у него нет, квартиры он не снимал. Если она правильно подскажет… А она подскажет, то мы найдем их там. И он будет нас ждать.
С последним Влад спорить не стал, но не был уверен, что Семену стоит ехать туда без группы захвата.
— Шутишь? — Семен размял в пальцах сигарету. — Мне что, его бояться?
— Да я больше за него боюсь. Если ты доберешься до него первым…
— Не беспокойся, я помню, кто я.
— Надеюсь.
— А если и забуду, спасет состояние аффекта. Я ведь в аффекте, а ты подтвердишь!
Влад протяжно вздохнул.
Семен выгнал Коноплева из-за руля оперативной машины.
— Товарищ капитан…
— Иди, Гриша, с ребятами доедешь А нам с Владом нужно в одно местечко сгонять…
— Но машина!..
Коноплев никак не хотел отпускать ручку дверцы. Семен разжал его пальцы, сел за руль.
— Обещаю заботиться о ней, как о своей собственной.
— Ну да…
Гриша смотрел им вслед с грустью.
— Нужно было его взять с собой, — проговорил Влад.
Семен сосредоточенно вглядывался в окно, сжимал руль так, будто это горло Долгова. Никаких «если» — он доберется первым. Тем более его пригласили. Негоже быть невежливым.
Влад позвонил в управление.
— Семен, ее машину видели на повороте с МКАД. Ты оказался прав…
А он всегда оказывается прав. Семен нажал на газ, и машина понеслась под сто семьдесят.
— Предупреди гаишников, пусть нас не тормозят.
— Ладно. Но ты понимаешь, что у нас нет никаких полномочий…
— Да плевать я хотел на них! И Долгов — тоже. Думаешь, ему нужно постановление прокурора?
А уж Алене оно нужно и того меньше.
— Если мы где-то ошибемся, любой адвокат отмажет его. Ты этого хочешь?
— Лучше тебе не знать, что я хочу с ним сделать.
И Влад выбрал правильную позицию: замолчал.
До того места, где видели машину Алены, домчались, свернули и поехали по дороге, которая становилась все хуже и хуже.
