Он ощутил ладонью теплую тяжесть груди, наклонившись, коснулся щекой бархатистого живота. Пальцы ее вцепились ему в волосы, она охнула, когда он наконец дотронулся губами, поцеловал жадно впадину под ключицей, тронул языком, ощущая вкус ее кожи – тоже миндальный, горьковато-молочный. И, не в силах больше сдерживаться, подхватил ее на руки, добрался в темноте до своей комнаты, опустил на кровать и прижал тяжестью своего гибкого, сильного тела. Запустил всю пятерню в ее волосы, гладкие, струящиеся между пальцами. И наконец вторгся в ее плоть, неистово, жадно. Тонко вскрикнув, она забилась под ним, словно птица, попавшаяся в силки. И он на мгновение испугался, что причинил ей боль. И удивился нахлынувшей вдруг исступленной нежности – откуда она, он давно забыл, что существует на свете такое чувство. Целовать пульсирующую ямку на ее шее, дотрагиваться до выступающего шейного позвонка, чувствовать, как ресницы быстрыми взмахами щекочут его кожу, – и почти корчиться от боли, переворачивающей душу. Ее губы, свежие, теплые, прошлись по лицу, щеке, виску и с хриплым всхлипом приблизились к его губам. И он, не сдержавшись, приглушенно застонал, испытав самое полное, самое глубокое единение с женщиной.
Ольга приникла к его груди, обняла. Он чувствовал, как щекочут его кожу ее гладкие, шелковистые волосы, лениво поглаживал ее плечо. Страсть уже улеглась, отпустила его, и сейчас он чувствовал только полный покой, приятную опустошенность и невыразимую, неисчерпаемую нежность к этой чужой женщине, которая подарила ему этот покой, это умиротворение.
Она дышала часто и глубоко. Спит – неожиданно понял он. Женщина – такая смелая, гордая и хрупкая – уснула у него на груди. Ему казалось, что он неплохо разбирается в людях, но сейчас Руслан был удивлен: она, производившая на первый взгляд впечатление расчетливой эгоистки, хладнокровной, абсолютно уверенной в себе, вдруг прильнула к нему сейчас, как испуганное дитя. И он понял, что никогда не сможет причинить этой женщине боль, обидеть, предать. Никогда не оставит ее перед лицом опасности, не позволит, чтобы с ней случилось что-то дурное. За одно это мгновение понял, когда она доверчиво прижалась к нему.
Ольга пошевелилась, села на смятой постели.
– Боже мой, я спала? Который час?
Он посмотрел на часы:
– Половина второго.
– Как поздно!
Она перебралась через него, и от прикосновения ее обнаженного тела в нем снова проснулось желание. Руслан поймал ее в темноте, сжал, стиснул.
– Не уходи!
– Нет-нет, вдруг опять усну. Светлана утром придет будить, а меня в комнате нет. Нехорошо.
Ее белая фигура мелькала в темноте. Вот нагнулась, подобрала платье, натянула через голову. Отчего она не зажигает свет? Боится встретиться с ним взглядом?
Что он наделал?! Влюбился в жену босса, почти друга. Как теперь смотреть в глаза Мише? Нужно уйти, уволиться побыстрее и забыть все это.
– Туфли найти не могу, – пожаловалась она.
Он нашарил на столе спичечный коробок, зажег спичку – почему-то тоже избегал электрического света. Вспыхнувший оранжевый огонек выхватил из темноты ее бледное лицо, запавшие, обведенные тенью и оттого еще более яркие, притягивающие глаза.
– Ага, вот они, – она отыскала на полу туфли, обулась.
Спичка догорела, обожгла подушечки пальцев.
– До свидания, – прошептала Ольга, дотронувшись в темноте до его руки.
Когда пальцы ее дотронулись до его, обожженных, стало на мгновение больно. И ему на миг показалось, что это предзнаменование той большой боли, которую эта женщина принесет в его жизнь. Какое-то тяжелое предчувствие, ожидание близкой беды толкнулось в груди. Может быть, именно это называют любовью? Не страсть, не желание, а спокойное осознание своей обреченности. Вот она стоит перед тобой, и ты ничего не можешь сделать, никак не можешь помешать ей вторгнуться в твою жизнь, потому что знаешь – это судьба.
Ольга, оказавшись рядом, задержалась на минуту, прильнула к нему, потерлась лбом о подбородок. Руслан не стал удерживать ее – пусть уходит. Так лучше. Сказал в спину:
– Прощай!
Она обернулась:
– Почему ты так сказал?
И он отшутился:
– Так всегда мой отец прощался с дорогими людьми. Твой сон ничего не нарушит, я все время буду рядом.
Она чуть слышно рассмеялась, будто прозвенел в ночи серебряный колокольчик. Тихо захлопнулась дверь, черкнул по темной улице белый силуэт – и она исчезла.
После ее ухода он несколько минут сидел на краешке дивана, как оглушенный, сжимал сильными ладонями голову. Затем поднялся, включил ноутбук, промотал запись камеры наблюдения, укрепленной с боковой стороны дома. На экране четко видна была белая женская фигура, перебегающая двор и поднимающаяся на крыльцо пристройки для охраны. Руслан нажал комбинацию клавиш и стер файл.
Если бы можно было вот так же легко, без раздумий, стереть все, что случилось с ним этой ночью. Теперь, на холодную голову, он понимал, что не сможет вот так просто уйти. Ведь кто-то отключил камеру над Олиным окном. Чужих в тот день на территории не было, значит, где-то здесь, в доме, затаился вражеский прихвостень, лазутчик. И до тех пор, пока Руслан не найдет его, пока не выяснит, кто угрожает жизни Чернецкого и его семьи, Ольга будет в опасности. Выхода не было, нужно было оставаться и встречаться с ней, задыхаясь от боли каждый день и изображать перед ее мужем верного и преданного друга. Руслан сжал зубы и ничком повалился на постель, все еще пахнущую цветущим миндалем.
Глава 14
Петр Старшов ехал на встречу с осведомителем и в аккуратном кожаном портсигаре, спрятанном в нагрудный карман куртки, вез для него подарок – инсулиновый шприц с раствором «блаженная улыбка» – порцию великолепного героина. Старшов запарковал машину в пустынном дворе в районе Солянки. Когда-то давным-давно именно здесь находилась знаменитая московская Хитровка. Площадь хитровского рынка сейчас была обнесена забором, там теперь находилась стройка. В доме напротив, где в прошлом веке помещался трактир «Каторга», сейчас мерцали синими огоньками телевизоры. Из темноты мрачно торчал громадный треугольный дом, носивший в народе название «Утюг».
Смеркалось… Добропорядочные граждане давно разбрелись по квартирам. Только два синяка темпераментно терли о чем-то, усевшись под забором стройки. В голубоватом свете фонаря поблескивала наполовину опустошенная чекушка.
Петр покосился на часы: нарик опаздывал уже на десять минут. Расслабился че-то, гондон, совсем нюх потерял. Надо будет с ним пожестче.
В машине было душно. Старшов откинул голову на спинку сиденья, вытер выступивший на висках пот.
Этого парня он прижал еще месяц назад, когда понял, что убрать объект, заказанный ему шефом, будет не так-то легко. С одной стороны, Чернецкий вел жизнь отнюдь не затворническую, и подснять его с какой-нибудь крыши улиц Москвы было, в принципе, возможно. С другой стороны, босс требовал, чтобы сработано было чисто, без шума и лишних свидетелей. Идеальным вариантом было бы подставить какого-нибудь реального персонажа, с которым у миллионера возникли разногласия. Именно это Старшов и попытался сработать в прошлый раз, узнав о том, что начальник охраны Чернецкого – Кирпич – подкуплен Геворкяном. Однако проклятый сукин сын, Миша Чернецкий, был везучим, как сам дьявол. В итоге – неудачное покушение, выбитый из игры Кирпичников, упущенная маза с Геворкяном. Кроме того, очевидно было, что после такого происшествия миллионер усилит личную охрану. Тут боссу в голову и пришла мысль подсунуть Чернецкому в телохранители «засланного казачка».
