Да, вроде бы все выяснилось, а все-таки поселившееся сомнение не уходило, разъедало изнутри душу. Говорил себе: «Будь Руслан Олиным любовником, стал бы он тебя от пули заслонять? Да на хера? Отошел бы в сторону, спокойно дал тебя прикончить и поимел бы все плюшки: устраненного чужими руками соперника и богатую вдовушку в личное пользование. Нет же, выскочил, как тигр, от смерти тебя спас, сам словил две пули. Хорошо, что в бронике был, врач, который его смотрел, нашел только сильный ушиб и трещину в ребре. Да что он, святой мученик, в конце концов, так стараться ради пацанских принципов?»
Доводы все были правильные, убедительные, а все равно внутри при взгляде на Руслана шевелилась какая-то мерзость. И хорошо, что обещал отпустить его после того, как все разрулится. Смотреть на эту высокомерную рожу каждый день, ломать голову: а вдруг правда?.. Душу себе рвать. Да ну на хер! Сойдемся на том, что Умаров – молодец, герой, выполнил работу – босса спас, стрелка завалил и честно уволился. И все, покончим с этой историей.
Руслан почему-то медлил, все так же, глядя куда-то в сторону, стоял у стола в Мишином кабинете.
– Как ты теперь будешь с Муромцем? – наконец спросил сдержанно.
– Ну что – как? – развел руками Миша. – Убрать я его не могу: слишком большой шишкой стал. Значит, по всей вероятности, придется мне сливать активы и валить. Забирать жену и дуть для начала в Англию, за детьми. А там – как решим, может, в Америку, может, и дальше. В Австралию, например. А че, на крокодилов охотиться с пацанами будем. Или на кенгуру. Нормально, я себе дело найду. Эта долбаная страна с ее правилами игры, между нами говоря, мне вот здесь уже сидит!
Он твердым ребром ладони полоснул себя по горлу.
– Ясно, – кивнул Руслан. – Тогда прощай? Вряд ли еще когда пересечемся…
– Прощай, Руслан. Хороший ты мужик, верный, – Миша поднялся из-за стола, протянул ему руку, и Руслан коротко пожал ее. – Спасибо тебе.
– Не за что, – скупо отозвался Умаров и вышел за дверь.
Миша, подойдя к окну, проводил взглядом его мелькнувшую во дворе внушительную фигуру. Он распахнул створку окна. В лицо дохнуло приближающейся осенью, мокрой листвой, тем едким грибным запахом, что бывает только в Подмосковье. И что-то словно холодным шариком прокатилось по груди: ну вот наконец с этим делом покончено, скоро он сгребет Ольку в охапку и сбежит с ней отсюда. Для начала поедут куда-нибудь отдохнуть, хорошо бы на море. Можно в Хорватию: там красиво. А может быть, в Испанию или Италию, пусть будет утонченная и, на его взгляд, немного скучная Европа. Лишь бы подальше отсюда. От всего того, что так легко и беззаботно могло сломать его жизнь.
* * *
Руслан вывел из Мишиного гаража старые, раздолбанные «Жигули», включил зажигание и тронулся. Через несколько минут за ним навсегда захлопнулись металлические ворота дома Чернецкого. Ворота, которые были установлены по его же, Руслана, заказу.
В машине удушливо воняло бензином. Он опустил окна, в салон ворвался терпкий, почти осенний запах яблок. Август. Кончается лето. Лето, в которое он встретил женщину, которую ему суждено было полюбить так, как никогда еще никого не любил. Встретил ее и потерял. Отпустил. Сам, своими руками отдал ее другому. Зачем? Кому это было нужно? Да будут прокляты все его принципы, все обещания.
Хоть бы увидеть ее еще один раз. Последний! Сказать обо всем, о чем он так и не решился ей поведать, попросить прощения за все. Нет, и в этой малости он себе отказал. Торопя себя, быстрее вышел из Мишиного дома, ни разу не оглянулся на окна. Господи, за что же такая мука? Он стиснул кулаки, ногти впились в кожу. Что же делать?!. Ведь он не может так больше, свихнется, наложит на себя руки!..
Проскочив подмосковное шоссе, он въехал в серый, уже по-осеннему хмурый, пасмурный город, затерялся в круговерти машин, улиц, домов… Проскочил перекресток, свернул в свой район. Наконец подрулил к дому, вышел из машины. И вдруг увидел припаркованный у подъезда джип Ольги.
Сердце рванулось вверх, как сумасшедшее. Руслан метнулся к автомобилю, распахнул дверцу и – увидел Олю. У него перехватило дыхание, он как будто впервые видел ее: эти тонкие, просвечивающие розовым ладони, золотистые изгибы бровей, как будто бы светящиеся изнутри зеленые глаза, скулы, губы. Светлые волосы забраны наверх, оставляя открытой высокую, стройную шею, плечи, обтянутые темной материей платья, кажутся еще более хрупкими и тонкими, руки, гибкие и легкие, словно созданы для того, чтобы обнимать… Самая прекрасная женщина на свете, как он мог пожелать от нее отказаться?!
Лицо ее было измучено, под глазами круги, губы искусаны. Милая, милая… Маленькая, хрупкая, беспомощная. Его девочка, его ребенок… Как он мог решиться оставить ее одну – без своей поддержки, без защиты? Господи, всю жизнь он считал себя выше других, любовался собой – этаким благородным рыцарем. И только теперь, встретив эту женщину, впервые за тридцать пять лет своей жизни по-настоящему полюбив, понял, что вся эта его нарочитая поза ничего не стоит. Осознал, что пойдет на все, простит ей все на свете, лишь бы она была с ним – его маленькая, нежная, доверчивая девочка.
Он впрыгнул в салон, стиснул ее ладони, принялся целовать их, отогревая дыханием. Она со всхлипом прижалась нему, уткнулась в плечо:
– Где ты был? Я так долго тебя ждала…
* * *
Вечер был холодным, в воздухе чувствовалось скорое приближение осени. Оля замерзла, пока ждала Руслана в машине. Сначала грелась печкой, потом из окон нижних этажей стали выглядывать недовольные жильцы, ворчать, что урчащий мотор джипа мешает смотреть телевизор, и она заглушила двигатель. А Руслана все не было и не было, и холод стал проникать в машину, заставив Ольгу дрожать и зябко обхватывать себя руками за плечи.
Ей удалось сбежать из дома, из-под бдительного ока неутомимой Марты. Впрочем, теперь, кажется, опасная угроза покушения на членов их семьи осталась позади, и можно было снова передвигаться по улицам одной, без охраны.
Сейчас Руслан грел ее заледеневшие ладони своим дыханием, нежно трогал губами каждый палец. Потом повел ее в дом, распахнул дверь квартиры, усадил Олю на табурет в кухне. Сам же пошел в ванную, пустил горячую воду. Оля, кутаясь в руслановскую куртку, молча наблюдала за его быстрыми, уверенными движениями. Когда ванна наполнилась, он освободил Олю от одежды и, взяв ее на руки, усадил в теплую воду как ребенка.
Она медленно отогревалась – не столько теплом, сколько непривычной его заботой, скупой, сдержанной лаской. Он заварил для нее чай, помнил, как она любила: крепкий, без сахара, с ломтиком лимона, и она пила его, не вылезая из воды.
Спросил:
– Ты голодная?
Ольга кивнула, и Руслан молча принялся чистить картошку. Жарил ее на сковородке, в шкварчащем масле. Она, укутанная в махровое полотенце, следила за его ловкими движениями почти с восхищением – кулинария никогда ей не давалась. Таскала поджаренные ломтики прямо со сковородки, а он, смеясь, шлепал ее по рукам:
