– Проходи!
Солдаты сдвинули секцию решетки и посторонились. Пафнутий уверенно пошагал к дверям, стукнул в смотровое оконце, пробурчал: «Свои!» Дверь с негромким скрипом распахнулась, и мы вошли. Первый наземный этаж Башни был пуст, если не считать двоих прислужников, дюжих мордоворотов с полицейскими дубинками. У дальней стены я разглядел бетонную лестницу; один пролет вел наверх, другой – вниз.
Мордовороты почтительно поклонились.
– Туда! – Мой проводник ткнул пальцем в сторону лестницы.
– Странно, – заметил я. – Вроде как у вас все на доверии? Кто хочет, тот и войдет?
– Чего же странного? – откликнулся Пафнутий. – Войти, брат, легко, а вот выйти… Свои сюда по праву входят, а ежели пища желает присоседиться, так чего ж ей мешать? Пах бы ты иначе, чем сейчас, тоже стал бы пищей, пришлось бы на галерее прятаться да за шкуру свою трястись… А так я тебя прямо в Нижнюю Камеру отведу. Любит Бог тебя, братец, любит! Набросил на тебя спасительный покров!
Мы были уже на лестнице и не спеша двигались вниз, на первый подземный ярус. Согласно планам, что надыбал мой партнер, таких уровней под Башней было три: верхние – обитаемые, а самый нижний – технический. Этот подземный комплекс простирался не только вглубь, но и вширь, так что большая его часть лежала под кремлевской территорией. Ярусы были обширны, планировку имели запутанную и соединялись десятком расположенных по периметру лестниц. Но наверх, на первый наземный этаж, шла только одна. По ней мы сейчас и спускались.
Дверь на лестничной площадке выглядела такой же массивной и прочной, как ведущая с площади в Башню. Пафнутий отворил ее, и мы очутились в нешироком коридоре, раскрывавшемся в обширный зал. В нем толпилось множество народу – судя по плотности эманации, не десятки, а сотни кровососущих тварей. Шум стоял преизрядный, свет был ярок, и я, оглушенный и ослепленный, замер на мгновение.
– Пойдем! – Пафнутий тянул меня за руку. – Вот она, Нижняя Камера!
– Не спеши. Кто здесь кучкуется? Что за шайка собралась?
– Свитские, братец, свитские. Кто из Джавдетовой свиты, кто из графининой или еще какая челядь. Те, кто к хозяевам поближе.
– И ты из них?
– И я, прости Господь, – со вздохом признался бывший инок. – Я к упырям Пал Палыча прибился. Хоть и злодей, а все же русский человек.
– Свое дерьмо не пахнет, – пробормотал я. – Вот что, Пафнутий, в зал я сейчас не пойду, хочу все-таки оглядеться. Где тут твоя галерея?
– А вон! – Пафнутий показал на проем в стене коридора. – Поднимайся! Место тихое, скрытное… Так я пойду?
Кивнув, я юркнул в проход, где обнаружилась винтовая лестница. Не люблю такие – ни клинком размахнуться, ни ножик метнуть… Но пока я лез по ней, никто меня не потревожил.
Галерея, как назвал ее Пафнутий, огибала поверху центральный зал, имевший форму полукруга и вымощенный каменными плитами. Я находился на линии диаметра; здесь галерейный коридор был прямым, тускло освещенным, с чудовищными колоннами с той стороны, что выходила к залу. Эти почерневшие квадратные опоры, сложенные из дикого камня, выглядели страшно древними; казалось, на них осела пыль веков и копоть миллионов факелов. Покопавшись в памяти, я сообразил, что вижу фундамент кремлевских стен, заложенный, очевидно, еще великим князем Иваном III. Между колоннами трехметровой толщины зияли щели, абсолютно темные и такие узкие, что пролезть в них можно было только боком. Что я и сделал, очутившись у железной решетки, под самым куполом Нижней Камеры.
И в самом деле, место, как обещал Пафнутий, тихое, скрытное и очень удобное для наблюдения. Весь зал был подо мной: дальняя стена полукруга с несколькими низкими арками, примыкавшее к ней возвышение – нечто вроде сцены, на которой маячили пустые кресла, шеренга буфетов и столов прямо под моими ногами и толпа мужчин и женщин в пестрых вычурных одеждах. Сотни три, если не четыре, прикинул я. Мне еще не доводилось видеть столько кровососов сразу – их было такое множество, что я не мог ориентироваться при помощи ментального чутья. Они кружили по залу, суетились, собирались в группы и разбегались вновь, подходили к столам, жадно метали в пасти жратву и питье, переговаривались, пересмеивались, наполняя огромную камеру ровным мерным гулом. Казалось, их обуревает жажда кровавых зрелищ и жутких чудес, то ли предстоящей черной мессы, то ли явления Сатаны. Убранство зала подчеркивало это тревожное нетерпеливое ожидание: с потолка свешивались люстры темного стекла, со стен – багровые, алые и черные полотнища, простенки меж арок украшали изваяния чудовищ и каменные глыбы с петроглифами.
[5]
Примитивные рисунки, порождение древних фантазий… Кто-то кого-то терзает, кто-то скалит зубастую пасть, кто-то, впившись когтями в жертву, рвет ее на части…
Десять минут, двадцать, тридцать я следил за мельтешением толпы, впитывал ее эманации, слушал ее слитный голос, и постепенно хаотический сумбур начал обретать цель и смысл. В какой-то момент мне стало ясно, что первичных и инициантов тут примерно поровну и что древних и самых опасных тварей среди них нет. Затем я выделил некие группы, подобные рассредоточенным по залу кластерам; объединяющим признаком был не пол, не возраст, не манера поведения, не изысканность убранства, а цветовая гамма одеяний. В платье одних сочеталось, как у Пафнутия, желтое с зеленым, другие были в красном с золотом, в оранжевом с черной каймой или с темными, как ночь, кружевами, в бело-синем, лилово-фиолетовом, розово-пурпурном. Я насчитал девять таких групп, перемешавшихся между собой и как будто не проявлявших друг к другу ни вражды, ни особой приязни. Три-четыре сотни ублюдков болтались по залу, точно скучающая публика во время антракта, бродили там и тут, поглядывали на сцену как бы в ожидании спектакля, о чем-то толковали, скапливались у точек притяжения, коими были буфеты, столы и красивые женщины. От столов, находившихся близко ко мне, доносились хруст, чавканье и бульканье.
Кто сказал, что вампиры не пьют и не едят? Это все выдумки Брэма Стокера и прочих писак, паразитирующих на нергальем племени, на вурдалаках, привидениях и зомби. Едят они, судари мои, да еще как! Те, кто попроще, трескают бифштексы с кровушкой либо жареного гуся, а аристократам устриц подавай, омаров, рябчиков в сметане и ризотто с чернилами каракатицы. Водкой брезгуют, хлещут дорогой коньяк, виски и текилу, херес и мускат. Другое дело, что ни пища, ни спиртное их не насыщают, такой уж у них метаболизм или, проще говоря, обмен веществ. Для нас в жратве удовольствие и польза, для них лишь наслаждение вкусом – возможно, в память тех времен, когда они были людьми. Зато вкусовой диапазон у них гораздо шире: не всякий человек порадуется сырым мозгам или фрикасе из крысы, а вампир сожрет и не поморщится.
Наблюдая за их круговращением, я стал замечать знакомые лица, однако не важных особ, попавших в картотеку Гильдии. Лишнего в ней магистр не держал, а эти персоны были мелкой шушерой – всегда на виду, всегда досягаемы и, значит, почти безопасны. Полдюжины известных потаскух, пара певичек-лесбиянок, две теледивы сексуальной конституции, сытые дамы с Рублевки, десяток шоуменов… Все они пили кровь по-тихому, сосали жен или мужей, любовников или любовниц, а кое-кто не скрывал своих пристрастий, ибо лучший повод для рекламы – скандал и эпатаж. Их популярность зиждилась на любопытстве фанатов, ценивших не голос и не актерский дар, а запах грязного белья. Измены и разводы, драки, оскорбления, дележ имущества, квартир, детей, секс с ослами и собаками… Было время, рукоплескали гомикам, ломились на шоу трансвеститов, однако приелось, все приелось… Вампиры притягательней. Вампир-телезвезда без крови не останется.
